Татьяна Аладашвили, учредитель и директор фонда помощи детям «Доброе дело»//Фото: bigrostov.info
Нынешний конфликт вызвал волны беженцев, которые в разы увеличили нагрузку на волонтеров и «некоммерческий сектор» региона.
Работы для НКО стало в три раза больше
— Какова была ваша первая реакция на происходящее в феврале перед началом специальной военной операции (СВО) на Украине?
— Реакция была такая же, как в 2014 году: осознание того, что предстоит большая работа. Как правило, в любой критической ситуации эмоции сотрудников фонда отходят на второй план, и мы очень быстро разрабатываем стратегию, как нам в оптимальные сроки помочь максимальному количеству людей. Мы сразу осознавали, что предстоит массовая эвакуация населения.
Волонтеры фонда "Доброе дело"//Фото: предоставлено Фондом
18 февраля началась эвакуация, а затем началась спецоперация. Стало понятно, что ситуация будет усугубляться. Мы не должны рассчитывать на быстрое завершение всего происходящего. Поэтому мы сразу начали помогать тем, кто к нам обращался, из запасов, которые у нас были на складе. Но, так как мы не рассчитаны на массовую выдачу продовольственных и непродовольственных товаров и у нас склад небольшой, он опустел буквально за сутки. Если с утра склад был полон продуктов, на следующее утро не оставалось ничего. Мы объявляли экстренные сборы самого необходимого. Нам пришлось очень быстро обзванивать тех наших помощников, которые, может быть, не прочли информацию в соцсетях и не отреагировали на наши призывы. Мы занимаемся этим до сих пор: пополняем склад, выдаем продукцию оттуда людям, которые к нам обращаются за помощью.
Сначала был ажиотаж, когда к нам обращались люди самостоятельно или из пунктов временного размещения (ПВР). Звонков было много, ведь наш номер можно узнать, позвонив на горячую линию на сайте правительства области. Дело в том, что даже в пунктах временного размещения может не хватать чего-то точечно, ведь все люди индивидуальны.
Мы старались реагировать, насколько это было возможно. Помощники наши тоже делали максимум из того, что могли. Мы смогли закрыть практически все заявки, которые к нам поступили, и помочь людям, которые к нам приходили по самообращению. Одной из первых к нам пришла женщина, которой мы помогали еще в 2014 году. Мы поняли: хорошо, что мы есть, что мы работаем и делаем это стабильно, на том же месте. К нам могут прийти по старой памяти. Потом уже такие обращения нас не удивляли, наш телефон передавался по «сарафанному радио». К нам приходят люди, показывают паспорт, чтобы мы убедились, что они из Украины или ЛНР и ДНР, и тогда мы помогаем им.
— Хватает ли на всех времени и средств? Ведь поток стал больше.
— Мы просто увеличили время работы теми же самыми сотрудниками. Они и на выходных выходят на работу. С разбором склада, например, нам помогают мамы наших подопечных. Они когда-то у нас получали помощь, а теперь периодически помогают на складе. Сейчас, разумеется, чаще. Систематизируют привезенную помощь, чтобы было понятно, где и что лежит. Это очень помогает.
В последнее время мы разделили работу. Несколько дней в неделю принимаем беженцев, остальные — в обычном режиме наши семьи. Потому что мы не можем приостановить нашу деятельность, мы не можем их подвести.
— Насколько увеличилась ваша деятельность в количественном отношении?
— По числу обращений у нас уже свыше 140 семей. А в каждой семье от одного до нескольких детей. Максимум было 12 детей. Уже более 300 человек получили от нас помощь из числа беженцев. В обычное же время мы сопровождаем на системной основе около 100 семей из Ростовской области в год. Наша задача — не сделать бедную семью чуть более богатой, а решить те проблемы, которые привели ее в трудную жизненную ситуацию. Например, оформить документы, вернуть ребенка из детского дома, решить вопрос с устройством детей в садик. То есть мы сопровождаем семью, пока не решится трудная жизненная ситуация. У нас такая цель, но только если семья хочет этого и работает в этом направлении.
Я говорю именно о семьях, потому что мы ориентированы на семьи с детьми. Но, когда приходит какая-то бабушка, мы не можем отказать. Например, самой пожилой у нас была женщина 1944 года рождения. Как мы ей откажем? Конечно, мы помогаем. Поэтому практически в три раза увеличилось количество подопечных.
Представители вьетнамской общины в фонде "Доброе дело"//Фото: предоставлено Фондом
Жертвуют в основном физлица, отклик возрос
— Как сегодня обстоят дела с пожертвованиями и с поиском финансов? Пришлось ли изменить что-то в работе фонда?
— Мы и здесь подошли к вопросу системно, в этом нам помог опыт 2014 года. Тогда к нам начали прибывать беженцы, но еще не было федеральных средств. Пребывание их мы оплачивали из средств фонда. Работали с министерством труда и социального развития Ростовской области, а также с правительством по привлечению средств. В этот раз мы также сотрудничаем с министерством труда, с департаментом по предупреждению и ликвидации чрезвычайных ситуаций Ростовской области. Если зайти на сайт правительства области, то вместе с телефонами горячих линий можно найти реквизиты и нашего фонда. Сейчас нами собрано более 4 миллионов рублей. Они будут направлены именно на те расходы, которые не покрываются за счет средств федерального бюджета.
— А что за специальная программа для помощи беженцев есть сейчас?
— Это адресная помощь беженцам из федерального бюджета (по 10 тыс. рублей). Когда стали поступать беженцы, практически сразу пришли федеральные деньги в регион. Раньше этого не было. Также был разработан дополнительный сайт «SOS. Доброе дело», на котором люди могут совершить пожертвование именно беженцам. Этот сайт привязан к специальному счету, который был открыт сразу же в выходные, как только пошли первые беженцы. Это было еще до объявления спецоперации (18 февраля).
Для нас важна полная открытость, поэтому каждый платеж я публикую в открытом доступе. Внизу страницы сайта есть отчет, который я обновляю каждый день, также там видна каждая сумма пожертвований.
— Кто в основном жертвует?
— Жертвуют как просто люди, так и юридические лица. Министерства финансов, допустим, было пожертвование от них из Забайкальского края. Очень сложно сказать, кого больше. Есть платежи и от банков. В статистическом отношении, конечно, больше пожертвований от физических лиц. А в процентном финансовом отношении перетягивают юридические лица. Пожертвования совершает даже Федеральная служба исполнения наказаний от конкретных лиц. Можно посмотреть, тут и обширная география.
— Помимо вас, сколько еще организаций участвуют в помощи беженцам из Донбасса и Украины?
— Я думаю, что ни одна ростовская НКО не осталась в стороне. У меня есть такое стойкое ощущение. Мы общаемся с рядом НКО, например, «Николая Чудотворца», «Росфонда», «Я без мамы» — никто из них не остался в стороне. Все так или иначе вовлечены в эту работу и помогают. Сейчас, допустим, мы в основном принимаем беженцев, которые проживают в нашем и соседнем районе. Глупо думать, что мы справимся со всем потоком. Но, когда к нам поступает вопрос из какого-то пункта временного размещения от частного лица, мы тоже не можем отказать. Потому что, допустим, ребёнку там требуются лекарства или специальная смесь. Тогда мы находим волонтеров или передаем заявку в другой фонд. Поэтому я думаю, что так или иначе все НКО вовлечены в эту работу.
Подопечные фонда "Доброе дело"//Фото: предоставлено Фондом
С сиротами в регионе работают лучше всего
— Насколько нагрузка на социальную инфраструктуру региона вырастет?
— У меня четкое убеждение: сколько бы ни было детей у нас в Ростовской области, они никогда не останутся без поддержки и помощи. Потому что, несмотря на любые настроения и мнения, народ у нас очень отзывчивый. Мы видим тех людей, которые приходят к нам в фонд и приносят помощь. Она может быть разной — и 100 рублей, и 50 рублей. Кто-то привезет машину помощи, а кто-то принесет пару пачек гречки. Помогают, как могут. Что касается детей, которые из сиротских учреждений перевезены в Ростовскую область, ситуация такая же, как с нашими, ростовскими детьми. Стоит огромная очередь из благотворителей. Эта категория детей никогда не останется без внимания и спонсорской поддержки.
Есть даже заявка от организаций, которые готовы помогать именно детям-сиротам из ЛНР и ДНР. И, поверьте мне, в материальном плане они будут себя чувствовать значительно лучше, чем любая другая категория. Они в принципе всегда вызывают повышенный отклик у желающих помочь. В этом направлении мы даже не работаем и не видим никакого смысла в этом.
Сейчас наибольшие проблемы у тех людей, которые сами расселились и взяли на себя ответственность за поиск жилья. Люди, которые живут у знакомых, друзей, родственников, кто-то снял квартиру. Они как раз остались за чертой общего внимания. Все едут помогать в пункты временного размещения, потому что не знают, куда ехать. Все едут с гуманитарной помощью на центральные склады, которые вывозят ее в ПВР. Беженцы не идут в пункты, чтобы не попасть далеко в другой город, и все они у нас и в других фондах. Потому что им получить гуманитарную помощь, вещи, продукты питания и средства гигиены больше негде.
— Есть мнение, что текущая ситуация приведет к тому, что в России будет такая же проблема с беспризорными детьми как в свое время после Великой Отечественной войны или Революции 1917 года. Как вы считаете, мы далеки от этого сегодня?
— Я не могу уверенно и профессионально комментировать это, но есть определенный опыт 2014 года, который не привел к подобным последствиям. Поэтому у меня нет такого ощущения, у меня есть статистика. Допустим, есть форма 103-РИК статическая, которая учитывает всех детей-сирот в регионе. Она говорит о том, что всплеска в том же 2014 году резкого не было. За 2022 год мы увидим эту форму через год. Но у нас в Ростовской области с усыновлением и устройством детей-сирот все достаточно хорошо.
У нас большая проблема с детьми, которые являются социальными сиротами. Это значит, что они имеют родителей, которые не лишены родительских прав, но проживают в детских учреждениях. Это те семьи, с которыми мы работаем. По сути, они в ситуации даже хуже, чем настоящие сироты. Их в семьи не могут отдать, они воспитываются в сиротской системе, здесь приобретают социальные заболевания, и их родители тоже сами со своими проблемами справиться не могут. Дело в том, что нет какой-то системы помощи таким родителям. Думаю, что дети-сироты с Донбасса и Украины будут усыновлены как и любые другие дети.
— А ресурсов хватит?
— Я тут буду непопулярна, но мне, допустим, очень нравится, как здесь работает министерство образования в отношении устройства детей-сирот. Мы вообще в эту тему не погружаемся и не лезем, потому что нет смысла — они прекрасно работают.
— Никто без внимания не остается?
— Абсолютно, я больше, чем уверена, что мы справимся.
— Это приятно слышать на фоне всех тех разговоров, что мы не справляемся…
— У всех есть гнетущее ощущение и, естественно, у всех разные опасения. Но сказать наверняка, что у нас будет коллапс в той сфере, никто не может. Все что-то предполагают, выносят на широкое обсуждение, что добавляет нервозности. Пока я не вижу предпосылок. Допустим, если посмотреть на наши детские учреждения, в которых проживают сироты — интернаты, детские дома, дома ребенка — они не были заполнены. Были такие детские дома, в которых в последние время жило по четыре ребенка. Это говорит о том, что именно система образования, к которой относятся органы опеки и попечительства, на устройство детей в семьи работает очень стабильно. Я не вижу причин, чтобы это как-то изменилось.
Волонтеры фонда "Доброе дело"//Фото: предоставлено Фондом
Психологическая реабилитация – необходимое условие здоровья
— Психологическое состояние детей и семей, как вы правильно заметили, крайне напряженное. Может, у кого-то сейчас находятся на Украине родственники или кто-то погиб. Что в такой ситуации делать и как должна проходить психологическая реабилитация людей?
— Думаю, что самое главное — это чтобы каждый делал то, что в его силах. Кто-то может просто успокоиться, кто-то может куда-то поехать отвлечься. Во всех пунктах временного размещения есть сотрудники социальных служб, есть медики и психологи. В 2014 году у нас было впечатление, что работники МЧС не спали и не уезжали из пунктов приема беженцев на границах. Они работали без перерыва.
Мы часто ругаем систему, в чем-то она действительно несовершенна, в чём-то и у нас, у НКО, есть претензии. Например, по поводу системы работы с саморасселившимися беженцами или по поводу системы информирования населения. Тем не менее, службы экстренного реагирования у нас отрабатывают достойно, даже на фоне опыта других стран и ситуаций. Я думаю, у наших сотрудников МЧС есть чему поучиться. У них прекрасные психологи, которые работают с травмами катастроф.
Сейчас психологи везде есть на экстренных пунктах. И на приеме людей, которые переходят через границу, и в пунктах временного размещения. По поводу того, как получить такую помощь через полгода, загадывать не могу, но могу сказать, что у нас в городе достаточно распространены службы бесплатной психологической помощи. Они не откажут по принципу гражданства.
— Как наше общество сегодня реагирует на ситуацию, связанную с потоком беженцев, по вашему мнению?
Ростовчане откликаются массово. Конечно, работа всех некоммерческих организаций нарушена приемом беженцев, но, тем не менее, если мы с ними работаем, значит, нам есть чем работать. А есть чем работать, потому что люди приходят и приносят натуральную помощь, переводят пожертвования, откликаются как-то. Наши волонтеры в том числе могли временно забрать к себе семью на несколько дней, которая поедет дальше к своим родственникам.
Люди откликаются — не почувствовать это невозможно. Это тоже один из реабилитирующих факторов. Как бы там в соцсетях не писали, большая часть людей делает все, что может, чтобы помочь.
