Юрий Муравицкий. // Фото Даниила Занберга
Художественный руководитель ростовского Театра 18+ Юрий Муравицкий о вынужденной перезагрузке проекта после успеха на «Золотой маске» и развороте репертуарного площадки современной драматургии к открытому театру для людей
В феврале у себя в блоге Юрий Муравицкий опубликовал неожиданный пост о том, что к лету Театр 18+ может закрыться. Неожиданное заявление после нескольких номинаций и одной победы в «Золотой маске». Разговор с Юрием Муравицким состоялся в середине марта, когда тема пандемии еще не была центральной. Еще не были приняты решения об ограничениях на национальном и региональном уровнях, еще не было очевидно, что некоторое время общественные учреждения точно проведут при закрытых дверях. На время обязательных самоограничений «Театр 18+» предложил календарь онлайн-трансляций своих постановок — расписание можно найти на сайте театра и его страницах в социальных сетях. Мы же говорили на тему перезагрузки театра в целом, а также о том, каким может быть сегодня успешный частный региональный театр.
— Вы в феврале заявили о том, что Театр 18+ может закрыться летом, но, когда я читал материалы на эту тему, не мог понять, а что такого критичного сейчас произошло. Судя по всему, театр никогда не зарабатывал на свое существование, власти не помогали никогда. При этом у театра есть очевидные успехи — прежде всего, «Золотая маска» прошлого года. Так что же стало причиной такого заявления?
— Есть формальные объяснения: в январе и феврале упали продажи билетов, и это для театра проблема, потому что, если они падают, то учредитель должен вкладываться больше, чем раньше. Тогда как учредитель, конечно, надеется на то, что по ходу развития проекта он будет вкладываться все меньше, а театр будет все больше зарабатывать самостоятельно. Почему упали продажи, можно анализировать. Тут и снижение покупательской способности населения, и мы стали меньше выпускать премьер, и рекламы у нас не прибавляется. А если мы не расширяем аудиторию и не делаем премьер, значит нашей аудитории как бы незачем ходить. Но это история формальная, а есть не формальная. У людей, которые делают этот проект, появилось ощущение, что эта затея нужна только нам. Ты пытаешься что-то делать, но какой-то реакции и заинтересованности не появляется, логичен вопрос — зачем продолжать.
Отчасти это ощущение связано с тем, что мы ожидали всплеска заинтересованности после того, как два наших спектакля в прошлом году были номинированы на «Золотую маску». Один из спектаклей — «Ханана» — в четырех основных номинациях. Мы были единственным независимым театром в основных драматических номинациях. Наш спектакль «Волшебная страна» получил премию в номинации «эксперимент». Еще один спектакль был отмечен в лонг-листе. И мы ожидали, что это увеличит зрительский интерес к театру. Для сравнения скажу, что у меня есть спектакль «28 дней», поставленный в Театр.doc, который номинирован на «Золотую маску» в трех номинациях. До номинации он довольно сложно продавался, после — на протяжении нескольких месяцев билеты на постановку за несколько дней купить довольно сложно: все продано. То есть после номинации интерес к спектаклю значительно увеличился. И конечно, чего-то подобного мы ожидали и в случае Театра 18+. А мы вместо увеличения получаем спад. И конечно, возникло довольно пессимистичное настроение. Тем более, что у меня работы хватает — и в Москве и не только в Москве. Есть вообще-то, чем заняться. Как и Жене Самойлову (Евгений Самойлов — бизнесмен, арт-менеджер, учредитель Театра 18+, — ред.).
— «Это никому не нужно» — сильный тезис. В публикациях, которые я читал, вовсе возникало ощущение, что вы имеете в виду власть. Как будто, если власти будет надо, то проблемы театра решатся.
— Конечно, нет. Наша реакция — эмоциональная, я вам назвал причины. Конечно, мы сформировали свою публику, и мы счастливы, что она есть. Я очень люблю ростовскую публику за ее эмоциональную открытость. Но на постоянном зрителе театр не может развиваться — он посмотрел весь наш репертуар, и всё. Возникает замкнутый круг: нет денег на новые постановки, значит публика не ходит, значит нет денег на новые постановки. И тогда я написал этот пост о том, что, если так продолжится, то театр закроется. Однако я надеюсь на поддержку властей. Есть разные формы поддержки: гранты, совместные программы, проекты. Мы ведь представляем и популяризируем город.
— У вас есть перед глазами примеры успешных частных театров, каких-то устойчивых моделей работы?
— Во-первых, у нас в стране не так много частных театров. Во-вторых, у них у всех одинаковые проблемы. Экономические реалии таковы: если это не антреприза под названием «Он, она и любовник под кроватью», то театр не может себя окупать только за счет продажи билетов. Мы — театр без труппы, то есть все актеры получают деньги за репетиции и за выходы на сцену. Есть театры, которые поддерживают меценаты — но это редкость. «Коляда-Театр», например, содержит сам Николай Коляда, он получает авторские отчисления со своих пьес, которые идут по всему миру, — и вкладывает их в театр. Театр.doc долгое время финансово существовал по сути за счет усилий одного человека — Елены Греминой. Безусловно, были поклонники театра, которые ей помогали. Конечно, театру проще, когда есть какое-то количество людей, которые его постоянно поддерживают, — например, попечители. Мы сейчас пытаемся создать попечительский совет театра.
— Как вы формулируете предложение для попечителей?
— То же, что обычно предлагается в таких ситуациях. Табличка в театре, на которой написаны имена попечителей. Упоминания везде, где можно. И бонусы в виде всегда зарезервированных мест. Приглашения на премьеры и праздники театра. Что тут еще предложишь? Театр никогда не был бизнесом. То есть театров, которые окупались бы только за счет продажи билетов, не существует. Классический бюджет театра — это три составляющих: билеты, госфинансирование и деньги спонсоров или попечителей. Плюс дополнительная деятельность — мерчендайзинг и так далее. Например, в Европе почти в каждом театре есть бар или кафе, и театры довольно много зарабатывают на продаже алкоголя. Иногда даже создается впечатление, что это не бар при театре, а театр при баре.
— Вы сами ищете будущих членов попечительского совета? Как ведется работа по его созданию?
— Поиск — это наша общая задача. Мы объявили об этом открыто, возникли какие-то переговоры, но конкретики пока нет. Мы не ставим конкретных параметров участия партнера в деятельности театра, потому что, мне кажется, это сейчас не совсем правильно.
— А вам нужны только меценаты или в том числе люди, которые могут дать театру другие ресурсы — экспертизу, связи, публику, энергию? Сейчас многие некоммерческие проекты развиваются по этой логике.
— Да, мы представляем себе попечительский совет как сообщество, которое поддерживает театр не только финансово, но и информационно, организационно — то есть как-то участвует в его развитии. Проблема не только в деньгах. Не менее важен информационный ресурс. Насколько мы способны постоянно напоминать и заявлять о себе в информационном пространстве, насколько мы способны постоянно привлекать людей.
— Я прочел также об идее некой лаборатории на базе театра — площадки для людей с идеями. Можно подробнее — в чем идея?
— Вы в принципе ее описали. Мы предоставляем возможности по подготовке спектакля, у нас есть пространство, где можно репетировать. Я знаю, что молодым актерам и режиссерам, которые собираются, чтобы что-то делать, часто не хватает ресурса — например, пространства, условий для подготовки проекта. Я сам проходил этот путь. Мы не можем вкладывать в проект свои деньги — у нас их нет, но можем предложить площадку.
— А вы в Ростове видите существенную прослойку молодых актеров и режиссеров? Будут ли заявки?
— Уже сейчас есть две заявки — они появились после пресс-конференции, на которой я озвучил это предложение. Один спектакль уже фактически существует.
— То есть для вас это схема, при которой другие команды инвестируют в премьеры, привлекающие людей в театр?
— Ну да. Есть два формата существования театральной площадки. Первый — закрытый репертуарный театр, открывающийся на время фестивалей. Сейчас мы хотим больше работать как прокатная площадка, не отказываясь при этом от своего репертуара. Мы надеемся, что эта программа, дающая реализоваться молодым и активным, будет поддержана финансово властями региона — это вполне убедительный социальный проект. Заявки проходят два этапа — этап концепций, которые мы оцениваем по их убедительности и реализуемости. Тем, чьи заявки отобраны, предоставляется для репетиций пространство на 16-й линии, а потом мы смотрим эскиз и в зависимости от того, что мы видим, принимаем решение о включении или невключении постановки в репертуар театра.
Юрий Муравицкий. // Фото Германа Грекова
— Вы считаете, что в Ростове есть потенциал расширения аудитории?
— Я уверен, что есть. Мы работаем семь лет. На протяжении этого времени мы постоянно сталкиваемся с ситуациями, когда в процессе разговора с кем-либо выясняется, что человек вообще ничего не знает о театре. Из-за того, что у нас нет рекламных бюджетов, мы существуем, как инди-группа, — нас еще нужно найти. А как нас найти человеку, который о нас не знает, не понятно.
— Региональные театры все же в другой ситуации, чем в Москве. В столице масса людей такова, что возможно делать нишевые проекты — и до них все равно дойдут. Вряд ли такие стратегии реализуемы в других городах — даже в городах-миллионниках. Кажется, что здесь стоит вопрос о том, как создать проект для всего культурного сообщества города. Как менялось ваше представление о том, каким должен быть театр в Ростове — в отличие от тех, которые вы видите в Москве?
— Ситуация очень быстро меняется — и в том числе история с независимым региональными театрами. Сейчас они растут, как грибы после дождя. И это говорит прежде всего о том, что вот такой формат инди-театра востребован. А в Москве сейчас как раз независимым театрам существовать очень непросто — предложение перенасыщено, несмотря на то, что сейчас в Москве театральный бум. Иными словами — очень конкурентная среда. Сейчас мир глобализируется. Это значит, что люди, которые значительное время проводят в сети, ездят по миру, потом пытаются найти нечто подобное у себя в городе. Это опять же повышает спрос на театры. Еще одна история, которую мы хотели бы ввести со следующего сезона, если мы до него доживем, — это расширение репертуарного формата. Мы изначально позиционировались как театр современной драматургии — то есть был нишевой формат. Сейчас мы будем убирать это ограничение. Мы будем ставить все, что можно ставить из мирового репертуара. Сначала мы расширялись географически — начали с Ростова. В первый сезон мы поставили пьесы трех ростовских драматургов — Сергея Медведева, Анны Донатовой, Марии Зелинской, которая тогда жила в Ростове. Потом ставили современные российские пьесы, потом зарубежные. А теперь мы добавляем временное измерение — сначала заглянем в классику двадцатого века.
— То есть успешный театр в Ростове, в идеале, это такой канал доступа к мировой культуре театра?
— Безусловно. Но — современный взгляд на мировую культуру. Даже если мы будем ставить «Гамлета» или «Утиную охоту», наша постановка будет сильно отличаться от того, что может быть в академическом или молодежном театре.
— Вы упомянули, что в основных номинациях «Золотой маски» почти не встречаются частные театры. Как это трактовать? Частные театры не в состоянии конкурировать по режиссуре, актерскому мастерству? Но ведь это базовые вещи для постановки. За что тогда могут конкурировать частные театры?
— Могут конкурировать за оригинальность идеи. Частные театры хорошо представлены в номинации «Эксперимент» — потому что, если у тебя нет денег на какие-то невероятные декорации и дорогущие костюмы, ты начинаешь изобретать. Фантазия, концепции — наше главное оружие. Мы живем в мире, где все определяют идеи или, как это называется в театре, «решения» — необычные, нестандартные. Мы вынуждены экспериментировать. Откуда взялась идея «Волшебной страны»? Мы поняли, что надо выходить в город, что надо сделать спектакль в самом городе.
Все упирается в деньги. Государственные театры имеют больший ресурс для приглашения крутых режиссеров, художников и так далее. Сейчас у меня вышла премьера в Театре на Таганке — конечно, мы использовали возможности этого государственного театра на полную. И результат — на этот спектакль сейчас невозможно купить билеты. Когда таких возможностей нет, надо чем-то компенсировать. Например, спектакль «Ханана» получился исключением — это соединение, с одной стороны, оригинального решения, с другой — мы смогли в него вложиться, чего обычно не могут себе позволить частные театры. Большая часть независимых театров делают спектакли, что называется, из говна и палок. У нас в «Ханане» был полноценный серьезный продакшн. И потому спектакль попал в основную номинацию. Но мы не потянем все время выпускать блокбастеры.
— Слушайте, не могу не спросить: если у вас есть возможность делать постановки в театрах с государственным финансированием, пользоваться этими возможностями, чем вас мотивирует ростовская история? Почему вы взялись за это?
— Да сдуру (смеется). На самом деле я авантюрист. Мне понравилась амбиция: сделать театр в Ростове-на-Дону, о котором будут говорить наравне с московскими театрами. И нам это удалось. Мы же с вами сейчас обсуждаем сугубо ростовский контекст, но если немного подняться на высоту птичьего полета и посмотреть, где сейчас находится наш театр, то мы увидим, что «Театр 18+» за семь лет стал значимой точкой в театральном пространстве. Нас знают, с нами считаются, к нам на премьеры приезжают люди из других городов, нас приглашают на разные фестивали. Если бы у нас были возможности, мы бы уже съездили и в Хорватию, этой зимой открыли бы хороший фестиваль в Санкт-Петербурге. Нас приглашали «Хананой» открыть фестиваль! К сожалению, мы не смогли поехать, потому что актеров не отпустили из молодежного театра. Это, кстати, тоже огромная проблема. В Хорватию мы не поехали потому, что не нашли денег на дорогу. Но в принципе мы создали прецедент. Когда в Большом театре на вручении я сидел и слушал, как Театр 18+ в очередной раз объявляют, как участника очередной номинации, появилось осознание, что мы сделали такой рывок, который мало кому удался. У нас есть конкуренты — например, очень интересная и близкая нам по формату «Лаборатория Угол» в Казани. Они появились чуть позже, они амбициозны, тоже представлены в «Золотой маске», но, у них все же есть поддержка на региональном уровне.
А еще я очень люблю Ростов. И это не просто слова. Я приезжаю сюда как домой. Когда те, кого мы сюда привозим, в восторгаются Ростовом — я этому радуюсь как ростовчанин.
— Кто вас сюда затащил?
— Ольга Калашникова (главный режиссер Театра 18+ в 2013-2015 годы — ред.) — на фестиваль «Ростовские чтения». Я делал читку в Галерее современного искусства на 16 линии, Женя Самойлов увидел, какой интерес вызывает современный театр — на читки пьес приходило больше людей, чем на выставки современного искусства. И он предложил сделать театр.
— Насколько выгодная тема для театра — организация фестивалей?
— Помимо режиссерского опыта у меня есть многолетний опыт организации фестиваля уличного театра «Открытое небо». Кроме того, я закончил Школу Театрального Лидера — это такие двухгодичные курсы при студии МХАТ и Центре Мейерхольда, обучающие руководить театральными проектами. По этому и в теории и на практике знаю, что фестиваль, с одной стороны, привлекает внимание, с другой – на фестиваль проще найти деньги, чем на постановку. По этой причине многие фестивали даже делают свой продакшн, то есть на деньги, полученные на фестиваль, заказывают у режиссера постановку специально для этого фестиваля, но в итоге театр получает новую постановку в репертуаре. Ну и конечно, фестиваль — это событие, на него проще обратить внимание публики, привлечь новую аудиторию.
У нас в прошлом году был фестиваль «Трансформация», который мы проводили на грант фонда Прохорова. Но я проанализировал результаты и понял, что в Ростове такой фестиваль не нужен. Идея театра на территории города… в общем город переигрывает театр. Именно Ростов. Очень артистичный город. Выходишь — а вокруг тебя театр. И я понял, что здесь такой фестиваль не нужен. Но, «Волшебная страна», например, — это был удачный опыт театре в пространстве города.
Когда театру исполнилось пять лет, мы решили отметить дату месячным фестивалем под названием «Первая пятилетка». А потом мы его решили повторить, в 2019 году назвали его «Февраль плюс». В этом году фестиваль был посвящен перформансу, как явлению, существующему на грани между театром и современным изобразительным искусством. Фестивальное направление — перспективное.
— Ощущение, что у вас полноценная перезагрузка. Предпосылки для нее сложились еще до вашего февральского поста, или идеи возникли уже позже?
— То, что сейчас происходит, я предвидел в конце прошлого сезона. Энергия либо умирает, либо трансформируется, переходит в другое качество. И у нас есть выбор: умереть или перейти в другое качество. Средняя продолжительность жизни театра в каком-то одном качестве — 5-10 лет. И вот мы закончили этот период. Просто я надеялся, что мы обойдемся малой кровью. То есть сильно менять ничего не будем, немного подкорректируем направленность и еще посуществуем на хайпе после «маски». Но я ошибся — спад пошел сразу, и стало ясно, что минимальными усилиями тут ничего не решить. Нужно меняться гораздо серьезнее. А если говорить глобально, то это еще и совпало с моим пониманием того, чего люди сегодня вообще ждут от театра. Я понял, что сейчас нужен театр для людей, а не вот эти лабораторные сектанские эксперименты со сложными материями, за которыми людям предлагается подсмотреть. Вот эта игра в элитарность, в театр не для всех сейчас мне кажется неправильной позицией по отношению к зрителю. И нечестной — потому что, выходит, что это эксперименты за чей-то счет.
— Это может также отпугивать потенциальную аудиторию. Я ехал сейчас к вам в такси — это ж город, который переигрывает, — и таксист мне выдал анализ деятельности вашего театра. Он говорит, что был на постановке, после которой перестал ходить. Я спрашиваю: почему ж не ходите, если следите за театром? Он был готов к этому вопросу. Рецепт был выдан такой: либо надо делать шоу-бизнес либо высокое искусство. Я спрашиваю: так разве ж пойдет народ на высокое искусство? Он отвечает: конечно, я, говорит, хожу на Мамонова, и ни разу на его выступлениях в Ростове не видел ни одного свободного места. Я подумал, что этот голос народа будет вам интересен.
— Я бы тут уточнил. Часто в последнее время упоминаю книгу Джорджа Стрелера «Театр для людей». Он был социалистом, последователем Брехта. Его концепция очень проста: театр должен быть высокого художественного уровня, но при этом он должен быть понятен и близок простому зрителю. Эту концепцию он воплощал в жизнь. Его великий спектакль «Арлекин — слуга двух господ» — это своего рода манифест, доказывающий, что это возможно. И я в последнее время стараюсь действовать в этом направлении. Спектакль «Ханана» — это уже отчасти тот самый народный театр, о котором говорил Стрелер. Для меня это суперудачный эксперимент. Я не ожидал, что он так будет хорошо принят в Ростове, потому что спектакль по-своему тяжелый для восприятия. Театр может держать достаточно высокую художественную планку и при этом быть направленным к зрителю, а не от него. И вот эта направленность к зрителю — это главное изменение в нашей работе. И все конкретные шаги – это проявления этого изменения. Мы хотим открыть двери. Перестать играть в буржуазную игру про искусство не для всех. Сейчас мы делаем спектакль-оперу «Это любовь», и в этой работе новые установки звучат уже прямо.
