Женщины в истории Ростова: разговор с экскурсоводом Мариной Натальян

«Эксперт Юг» продолжает разрабатывать тему женского предпринимательства: анализировать его бум, искать предприимчивых женщин Юга России и смотреть на бизнес их глазами. Этот процесс неизбежно приводит к вопросу, что было раньше. О некоторых предприимчивых и талантливых  женщинах дореволюционного Ростова и их удивительных судьбах рассказывает экскурсовод и популяризатор истории Марина Натальян.

Как ростовчанки искали самовыражения

Интервью началось с зачитывания вырезки из дореволюционной газеты. Раздел — «Злобы дня».

— «На происходивших на этих днях выборах городского кредитного общества в уполномоченные последнего попала по числу полученных голосов домовладелица, жена врача, Матильда Борисовна Рындзюн и в качестве уполномоченной занесена в соответственный список.

На последовавшем затем общем собрании уполномоченных гражданка Рындзюн участвовала в избрании правления и наблюдательного комитета и даже была предложена в кандидаты на должность председательницы правления городского кредитного общества.

Правда, кандидатура гражданки Рындзюн не угрожала кандидатуре гг. Трифонова и Горбачева, так как гражданка Рындзюн получила всего одну записку, но — капля точит камень — почем знать? — быть может на последующих выборах городское кредитное общество и украсится участием во главе его представительницы слабейшего рода человеческого.

Появление гражданки Рындзюн в кредитном обществе с правом голоса и избрание ее в число уполномоченных было допущено вследствие полного соответствия этого допущения с уставом общества.

Устав не запрещает особам женского пола участвовать в распоряжении делами общества, — а что не запрещено, то, значит, дозволено».

— Какой недосмотр! Это какого года?

— 1913-го, однако. К этому времени женское общество уже было достаточно активным. Я не то чтобы целенаправленно занимаюсь женским вопросом в истории, но когда что-то такое попадается — кладу в копилку.

Интересно было, когда я готовила спектакль по Николаю Парамонову. Его жена, Анна Игнатьевна Царда, оказывается, была председателем общества взаимовспоможения женщинам, попавшим в сложную жизненную ситуацию. Сколько просуществовало это общество? Насколько оно было эффективно? Каким был его устав? Ничего не известно, но в справочнике есть такие данные за 1916 год.

— Что еще из последнего попадалось по теме?

— Дневники Сабины Шпильрейн. В них, еще будучи студенткой Цюрихского университета и ассистенткой клиники, она писала что-то вроде «Ах, как жаль, что я не мужчина». Мол, несмотря на то, что я могу и учиться, как хочу, и одеваться, как хочу, живу, казалось бы, свободном обществе, все равно это общество живет только мужчинами для мужчин. Сабина родилась в 1885 году, в университете училась во второй половине 1900-х.

Сабина Шпильрейн — ученица Фрейда и Юнга, первая женщина-психоаналитик

Сабина называет в дневниках семью Рысс, эту фамилию вы можете знать в связи с одной из мукомолен. Они держали акционерное общество «Жесть», которое занималось, соответственно, жестяной посудой, и лакокрасочный завод «Эмпилс», он до сих пор существует. У них было несколько девочек, они учились с Сабиной. Самая интересная — Софья Борисовна Рысс, которая стала женой Карла Либкнехта и ближайшей соратницей Розы Люксембург и Клары Цеткин.

— Получается, мы можем говорить об активных, «проявленных» женщинах только из конца XIX века и начала XX, не раньше?

— Есть на самом деле и более ранние вещи. Например, Анна Барыкова, это 70-е и 80-е годы XIX века — время вполне активного суфражистского движения в России. После отмены крепостного права многие дворянки разорились, полностью менялся уклад жизни. Уже нельзя было быть помещицей, как мама и тетя, нужно было учиться, искать способ себя проявить.

Барыкова — дальняя родственница Льва Николаевича Толстого. Сюда, в Ростов, она переехала замуж за отставного офицера. Была переводчицей и писательницей, по всей видимости — вполне такой эмансипе. В частности, ей принадлежит замечательный текст о том, как царь Ахреян за три земли ходил, правду искал. Сатира на Александра III, милота милейшая. Или вот стихи:

С птичьей головкой на свет уродилась,
Пела, порхала, сыскала самца,
Птичьей любовью в супруга влюбилась:
Счастлива ты, милый друг, без конца...
В гнездышке скрывшись от бурь и ненастья,
С гордостью глупых выводишь птенцов,
В теплом навозе семейного счастья
Ищешь с супругом любви червячков...
Зависть берет, как живешь ты привольно

Птичий свой век — без борьбы, без страстей,
Дум беспокойных, сомнений невольных,
Глупых стремлений… и горя людей…

Понятно, патетика. Но ее стихи отражают общественные настроения. Она писала о проституции, тяжелой женской доле. Это, с одной стороны, яркий пример культурной экспансии в Ростов, экспансии центра, а с другой — типичное лицо времени.

— Есть примеры совсем неизвестных широкой публике ярких женщин?

— Любовь Копылова. Нашла ее совершенно случайно — читала комментарии на ресурсе «Ростовберег», десятилетней давности, уже покрытые пылью. Там кто-то написал, что интересовался феминистской литературой и откопал ростовское имя. Смотрю, ее переиздали в 2000-е, быстро выкупила книжку на «Авито». Это качественные мемуары, с детских лет до периода становления, начало XX века. Называются «Одеяло из лоскутьев» — потому что на старости лет только и остается, что сшивать лоскуты своей памяти.

Копылова себя называла феей с Собачьего хутора, это район ипподрома. Родители служили в усадьбе Пустовойтовых, которая находилась на месте Музыкального театра. Пустовойтовы — жертвователи Церкви Покрова Пресвятой Богородицы (той, которой уже нет). Такая фактура! Здесь у нее уголь ссыпали, здесь бычки ходили, здесь розы рядом с каменными львами росли… Очень трогательная проза. Там нет борьбы за права, есть просто фиксация жизни девушки из небогатой семьи. Она не видит возможностей для развития, кроме как выйти замуж, и ей это очень не нравится. Очень женская история, понятная для нас сегодняшних. Можно думать, что ты совершенный консерватор, не феминистка, не активистка, а вот оглядываешься назад на таких, как Копылова, и думаешь: «Нет, а все-таки я с вами».

Жизнь женщины до революции

— Как вообще выглядела среда для женщин в Российской империи?

— Ну, начнем с того, что по Российской империи до конца XIX века для всех желающих была открыта дорога в проституцию. Это был легальный, но жестокий бизнес. В Ростове была своя «улица красных фонарей» — Восточная. О ней писал Алексей Свирский, местный бытописатель, как Крестовский в Питере или Гиляровский в Москве. Ночлежки, притоны, маргиналы, паутина Ростова. На женском материале в том числе.

Что касается образования, мы знаем, что в Нахичевани раньше появилось женское образование, чем в Ростове, — в 1882 году основали Гогоевскую гимназию. Я бы здесь смело подвела под один знаменатель евреев и армян: у них во главе угла стояло не просто накормить детей, а дать им профессию в руки, что мальчикам, что девочкам, чтобы они шли дальше. Екатерининская женская гимназия на Пушкинской улице появилась на десять лет позже.

Екатерининская женская гимназия

Сейчас дети обязательно должны ходить в какие-нибудь кружки. Тогда тоже была гонка за образованием, широким образованием, это было важно экономически.

До середины XIX века мы говорим о четком разделении: вот дворяне, вот мещане, вся эта гоголевская история. А дальше всё смешалось. Врангель писал, что Ростов — город купчин, которые вчера были никем, а сегодня возомнили себя пупами земли. Елпидифор Парамонов или там Петр Максимов — это self-made люди (то есть «сделавшие» себя без чужой помощи. — ред.). Своих детей они уже стремились максимально обучить.

Есть интересный случай коммерческого училища. Сегодня его здание за Музыкальным театром занимает архитектурно-строительный факультет ДГТУ. В этом училище через несколько лет после открытия, в 1907 году, сделали курсы для девочек. А это серьезное образование, не просто курсы бухгалтеров: юриспруденция, международное право, основы высшей математики, иностранные языки.

Для девочек попроще была школа кулинарного мастерства и домоводства у купца Токарева. Стоимость была довольно высокая — десять рублей в месяц, обучение шло девять месяцев. Умножаете примерно на 1 500, и получается 135 000 в нынешних деньгах. Но те, кто не мог платить, освобождались от взносов, потому что работали в ресторации при курсах. Все, что настругали и наварили, продавалось.

У Токарева еще были начальные классы для мальчиков и для девочек, у Парамонова-старшего, Елпидифора Трофимовича то же самое. 

Коммерческое училище и кулинарная школа Токарева

— Как вам кажется, Ростов сильно отставал от столиц?

— По моим ощущениям, наша окраина перенимала лучшее у столиц, стремилась соответствовать европейским стандартам и быть открытой миру, насколько было возможно. Но высшего образования ростовские девочки, которые играли в фарфоровые куклы, не могли здесь получить. До 1915 года в Ростове в принципе не было университета. А в российских университетах была квота для евреев, поэтому те, кто в диаспоре мог себе позволить, уезжали учиться в Европу.

Кстати, любопытная деталь из дневников Сабины Шпильрейн: на первом курсе университета она заметила, что европейки не общаются с русскими, потому что русские легко составляют им конкуренцию и держат лучшие баллы на вступительных экзаменах. Меня это поразило: у них там навалом образовательных учреждений было в сравнении с Россией.

— С богатыми все понятно. А могло обучение в гимназии стать социальным лифтом для девочки если не из бедной, то хотя бы средней семьи?

— Гимназии все-таки были доступными не для всех. Я, к сожалению, не знаю ни одного примера девочки, чье гимназическое образование оплачивалось бы каким-то благотворительным обществом.

Вот Вера Панова, писательница родом из Ростова. Для нас очень важны ее мемуары, это и история Нахичевани, и Ростов, входивший в эпоху перемен, и строительство Театра Горького. Сначала семья могла обеспечивать Вере гимназическое образование, но потом ей пришлось перейти на домашнее обучение. Вот девочка идет в школу, а у нее туфли хуже, чем у других, клякспапиры не того цвета. Такое запоминается на всю жизнь.

Воспоминания Веры легли в основу постмодернистской прозы Михаила Шишкина. Настойчиво рекомендую, произведение «Венерин волос». Там несколько линий, одна из них рассказывает как будто бы об Изабелле Юрьевой, еще одной ростовчанке, которая поразила своим голосом весь Советский Союз. Изабелла Юрьева настоящая, но воспоминания вымышленные: Шишкин взял воспоминания Веры Пановой, обработал их литературно и сделал якобы воспоминаниями Юрьевой.

Вера Панова и Изабелла Юрьева

Момент эмансипе там тоже есть, героиня мечтает стать актрисой. Она спрашивает у папы, почему ее назвали Изабеллой. Он отвечает: «В честь испанской королевы». Героине это очень нравится, и она точно знает, что она королева, и дело вовсе не в маминой шали, из которой она делает себе корону [улыбается].

— Какой была бизнес-среда? Можно говорить о касте женщин-предпринимательниц? Или это все-таки были точечные исключения?

— На этот вопрос сложно ответить. Женщины входили в советы общественных организаций, клубов приказчиков. Среди фамилий домовладельцев много женских имен. Кто-то действительно управлял недвижимостью, как предприятием. Рындзюн, которую я вспомнила в начале интервью, была домоправительницей у своего мужа. Он занимался лечебной практикой, а она, насколько понятно из мемуаров детей, занималась жильцами.

Кто-то просто владел — мне вот в голову пришел дом купчихи Масалитиной, это перекресток Большой Садовой и Кировского, где был ресторан «Нью-Йорк». Вся эта история связана с правом наследования. В отличие от Европы, в России женщина могла владеть активами. Недвижимость шла как приданое, недвижимость переписывали на жен мужья, заботясь о благополучии детей.

Обобщить, как выглядели женщины в бизнесе, я вряд ли возьмусь. Но яркие единичные примеры есть. Взять мать Сабины Шпильрейн, Еву Марковну. Она была дантисткой, одной из первых российских женщин, получивших высшее образование. Муж у нее был купцом первой гильдии, мог обеспечить всю семью, но у нее была активная позиция, она вела прием. Да, работала немного, но мы же к этому тоже сейчас пришли: работать три-четыре часа в день, а остальное время заниматься самообразованием, бытом.

Баронесса Мария Врангель, мать Петра Николаевича, была основательницей и попечительницей бесплатной женской воскресной школы. Дом Врангеля, как мы его называем, строился под нее.

— Суфражизм в России был отдельным явлением? Или все-таки он был связан с революционным движением вообще, против царизма и общей социальной несправедливости?

— Я думаю, да, в России все вместе и в кучу. Это и про реформу Александра II. Понятно, мы не можем свободно оперировать предположениями, но, если бы крепостное право отменили раньше, могло бы не случиться революции. Это же парадоксально: царя-освободителя убивают народовольцы. Однако никогда нельзя выделить одну причину для большого социального явления, в том числе для женского движения.

Особый южный менталитет

— Можете что-то рассказать о женщинах из армянской общины?

— Ну, здесь очевидно: Мариэтта Шагинян. Она, кстати, окончила Екатерининскую гимназию. В особняке Черновой на Большой Садовой в театральной мастерской у нее была хорошая компания: Евгений Шварц, Мартирос Сарьян, Георгий Тусузов.

С Шагинян связана такая любопытная история: в 21-м году примерно она поехала в Ленинград и заселилась в «ДИСК», дом работников искусства. Коммуна, все вместе, мальчики-девочки. Она была единственной, кто следил за порядком. Подметала, вещи убирала, готовила. Была такой армянской хозяйкой.

Еще об армянских женщинах. Есть чудесные воспоминания Келле-Шагинова, главы нахичеванской думы. Он описывает, как выбирали невест. Оказывается, это была весьма демократичная история, не про патриархат, не про восточный подход. Около Софиевской церкви (это сегодня Парк Революции), Георгиевской церкви, где Театральная площадь, и на Сурб-Хаче были точки притяжения. На праздники армяне из Нахичевани и Ростова съезжались со своими шатрами-коврами-самоварами и знакомились, общались, представляли невест женихам, женихов невестам. По свидетельству Келле-Шагинова, это
называли «кейфовать».

— Можно говорить об особых чертах характера местных
женщин?

— Вспомним Еремению Жданко. Она была врачом трагической полярной экспедиции Георгия Брусилова, племянника генерала. Эта экспедиция, можно сказать, была обречена на неуспех. На крошечной шхуне отправиться на острова Новой Земли… как на воздушном шаре лететь на Марс. Случилось то, что случилось. Но судя по дневникам, сохранившимся на судне, коллектив её очень уважал. Жесткая была.

Сестры Гнесины — это фантастика. Семья ростовского раввина, 12  детей, пусть и не все выжили. Мама, по сути, самоучка, разучивала каждый день с ними гаммы. Шестеро стали профессиональными музыкантами. Меня удивляет, насколько они — люди, казалось бы, старой формации — почти всей компанией писались в крутой поворот революции. Такая гибкость ума, готовность к новому!

Сестры Гнесины с одним из братьев

Надо вспомнить и ростовчанку Веру Хацман, которая стала первой леди Израиля. Ее отец был купцом и домовладельцем, занимался солдатской синагогой. Он отправил ее учиться в Женеву, где она познакомилась с будущим мужем, тоже из местечка. Они были знакомы с Эйнштейном и королевой Великобритании, они встали во главе нового государства. Это тоже про стремление к свободе, способность все изменить.

История как почва для опоры

— Эти женские истории, насколько они популяризированы? О Николае Парамонове, например, сейчас слышно, кажется, отовсюду, а как дела с женщинами?

— Да даже с Парамоновым все не так просто. Парамоны все еще воспринимаются общественностью как какая-то помойка. Потом — заходишь в любой двор, и тебе бабушки говорят, что этот дом построил Парамонов для любовницы. А это не имеет никакого отношения к реальности. Такая же мифологизация, как с Лениным или Николаем II, работает коллективное бессознательное.

Мы во многом имеем дело с советским наследием в плане отношения ко всему старому, буржуазному. Это как бы должно быть стерто. Но копни немного — и оказывается, что мы очень похожи на них, дореволюционных. Мы так же стремимся образовать детей, так же встречаемся в кафе, так же живем в небольших квартирах и сдаем их друг другу, берем извозчиков, проживаем бедные студенческие годы.

Я думаю, еще нельзя говорить о популяризации. Но ковид приучил нас искать что-то интересное вокруг себя. Интерес к краеведению растет. Самородков, как Сабина Шпильрейн, Изабелла Юрьева или сестры Гнесины, по стране было много, ничего глобального. Но можно воспринимать свой город, Ростов, как лабиринт многочисленных историй, судеб, и все эти личности туда отлично ложатся.

Не сказать, что о них никто не знает, все равно в Ростове есть культурная жизнь. Катя Семенова, основательница «Маяка», говорит, что у нас много латентных интеллектуалов. Но даже более-менее подготовленная аудитория с радостью ходит на экскурсии и слушает.

— Зачем это нужно аудитории, как вам кажется? Какой потенциал у этих историй?

— Мы говорим о фактологической фактуре, но в ней много эмоций. Мы восхищаемся, сопереживаем, учимся на чужих примерах. И потом, круто понимать, что мы ходим по одним улицам со всеми этими историями, под теми же деревьями, под теми же домами. Нас разделяет время, но мы во многом похожи на них, они наши старшие сестры и братья.

В какой-то момент включаешь YouTube, а тебе рассказывают, как в далеком Лос-Анджелесе в таком-то году была такая же, как ты. Ты одна, в чистом поле, тебя сбивает ветер, но хоп, и почва становится крепче. В истории много ситуаций преодоления. Многим, о ком мы говорим, пришлось чем-то пожертвовать ради идей, образования. Мы сегодня тоже зачастую встаем перед подобным выбором.

Кроме того, история развивается по спирали. Современные события не повторяют прошлое один в один, но все же параллели всегда есть. И в определенные периоды у общества появляется интерес к истории. Вот в 90-е годы перепечатывали Солженицына. Возможно, и мы идем к периоду покаяния. Моей дочке 14 лет, человек занимается глобальными проблемами. Спрашивает у меня, почему мы ходим по Буденновскому проспекту, Халтуринскому переулку. Говорит, что, наверное, в будущем будут переименовывать.

— Посоветуйте книги или фильмы, из которых можно больше узнать о женщинах из ростовской истории, да и вообще о местной жизни.

— Еще раз посоветую Михаила Шишкина. Отличная проза для понимания ростовской атмосферы XX века. Вера Панова, «Сентиментальный роман» — история литературных кругов.

— Фильм с Кирой Найтли о Сабине Шпильрейн — сразу нет?

— Лучше другой — «Ее звали Сабина Шпильрейн». Это такая докудрама. Тоже с неточностями, но все равно более приближенная.

Есть сериал «Черные кошки», он снят в наши дни. Не в Ростове, а в Одессе, но про Ростов, послевоенный период. Кажется, что вот-вот камера повернет, а там знакомый дворик. Вы там встретите, скажем, Зинаиду Ермольеву (создательницу советского антибиотика. — ред.). И еще фильм «На Верхней Масловке». Скульптора Нину Рындзюн, дочку той Рындзюн, с которой мы начали, играет Алиса Фрейндлих. Конечно, тоже эмансипированная особа. Получите огромное удовольствие.

Сын Рындзюн оставил воспоминания: Владимир Ветлугин, «Записки мерзавца». Вкуснейшая проза, которая не печаталась ни в Советском Союзе, ни в России, отсутствует в бумажном виде, но доступна в интернете. Про мальчишку, который здесь хулиганил и потом хулиганил по жизни.