Поделиться
Но поговорить ему есть о чём, и он смотрит на Россию с оптимизмом. Николя Фреаль работает здесь уже больше десяти лет, и отчасти воспринимает подобные препятствия как должные. По его словам можно судить о том, что все они с лихвой искупаются огромными возможностями, которые существуют в регионах России. Прожив здесь достаточно долгое время, чтобы носить косоворотку и поездить на мотоцикле «Урал», он всё же не стал сливаться со средой и придерживается позиции наблюдателя, с любопытством фиксирующего все изменения в стране. И большие — в экономике, которая привыкает к росту. И тонкие — в менталитете, который ищет новые ценности. Поэтому разговор, начавшийся как беседа о проекте, продолжился в жанре наблюдений философа над российской жизнью.
«Необходимо брать не только деньги, но и ответственность»
— Почему вы выбрали для размещения завода Imerys Красносулинский индустриальный парк, рядом с которым нет ни порта, ни крупного железнодорожного узла?— Красный Сулин мы выбрали как раз из соображений логистики: порт от него не так далеко, рядом проходит трасса М4. Мы не прибегаем к железнодорожным перевозкам, так как наш продукт слишком лёгкий для того, чтобы использовать вагонную транспортировку. И Ростовскую область мы выбирали прежде всего из-за порта. Мы зависим от поставок сырья, и получать его через Новороссийский порт автотранспортом нам не очень удобно.
В южном регионе мы осмотрели несколько браунфилдов, но это оказалось дорого и неинтересно. После того как я пришёл в компанию, мы установили взаимоотношения с Агентством инвестиций Ростовской области (АИР) и начали смотреть индустриальные парки в этом регионе, всего видели два-три. Нам были нужны те, которые располагались на севере и вблизи от Украины. Азов нам не подошёл, Шахты, Новошахтинск оказались не очень интересны. Мы выбрали Красный Сулин.
— В Ростовской области схема развития индустриальных парков не предполагает, что региональные власти будут брать на себя какие-либо риски. Вам бы хотелось, чтобы власти больше включались в работу парка?
— Международное понятие индустриального парка означает территорию, на которой есть все удобства для строительства производств в короткие сроки. Это включает в себя быстрое и лёгкое подключение газа, воды, электричества, вывоз мусора, пожарную службу и так далее — весь спектр услуг и инфраструктуры. Во всём мире, когда мы приходим в индустриальный парк, это так и есть. То место, где мы строим сейчас, как и вообще все парки, которые мы видели в Ростовской области, формально индустриальным парком не является. Это просто свободная земля, где можно строить. Там необходимо возвести ещё и общественную подстанцию, чтобы было электричество, вести газ и воду с расстояния в несколько километров; даже подключить телефон и интернет непросто. Всё это, конечно, осложняет строительство, мы несём существенные затраты, берём на себя большие риски, тратим много времени.
Но правительство Ростовской области тоже можно понять: когда-то они сделали большие вложения в индустриальный парк в Азове. Он строился под проект американской компании Ball, которая заявила намерение зайти в регион. Область инвестировала в строительство инфраструктуры, но грянул кризис, и Ball передумала заходить. Всё-таки Россия очень велика, и невозможно подвести коммуникации к любому месту впрок, это слишком дорого.
— Получается, вы выбрали эту площадку просто потому, что другие были хуже?
— Что было хорошо в этом предложении, так это быстрое решение всех вопросов с землёй. Помимо этого, в числе факторов, благодаря которым мы приняли положительное решение по Красному Сулину, было наличие хорошего соседа, завода группы Guardian — это был подходящий ориентир для нас. Это, кстати, заслуга регионального правительства: они поняли, что если придёт один крупный резидент, то остальные за ним потянутся. Но вопросы инфраструктуры приходится решать самим: я был на встрече в МРСК Юга, где пытался объяснить, что подключать электричество в течение двух-четырёх лет, как они обещают, — это не коммерческое предложение. Это просто несолидно, нам электричество необходимо гораздо раньше. Когда напротив вас сидят люди, которые вкладывают деньги (причём платят вперёд), они хотят, чтобы другая сторона тоже взяла на себя определённые обязательства. В частности, обеспечила подключение коммуникаций в точный срок, согласно договорам. Необходимо брать не только деньги, но и ответственность. Мне объясняют, мол, в законе говорится, что меньше двух лет на это уйти не может, но если вы хотите получить инвестиции, заводы, рабочие места, налоги, инвестиционную активность, надо ведь повышать свою привлекательность.
В России, как водится, есть огромные силы, но обеспечить для них хороший маркетинг здесь не умеют. Почему в мире так много негатива по отношению к вашей стране? Ресурсов-то здесь очень много, но в России всем всё равно. На самом деле это большая ошибка. Если посмотреть на США, то это страна чистого маркетинга: там уже 50 лет все работают на распространение идеи американской мечты, притом, что Штаты на самом деле смеются над всем остальным миром. А люди продолжают им верить, потому что они пропагандируют своё благополучие, своего клёвого президента. А если посмотреть на США изнутри, то можно убедиться, что это просто лживая олигархия, основанная на проекте агрессивного насаждения империализма во всём мире.
— А насколько вообще принципиально поддерживать контакт с местными властями?
— Это очень важно для иностранного бизнесмена. Когда я приехал в качестве руководителя проекта Imerys, в правительстве области никто не знал о том, что здесь готовится. Я быстро познакомился с АИР, которое и теперь нам помогает, и рад, что сделал это. Это помогло избежать массы ошибок: к примеру, одно агентство недвижимости предлагало землю для строительства завода. Это была очень некачественная, заброшенная промышленная территория, без коммуникаций, и они просили порядка 800 тысяч долларов за гектар. Сегодня у нас есть прекрасный гринфилд по 30 тысяч долларов за гектар: поэтому мы взяли сразу пять.
«Авантюра с билетом в один конец»
— Первая волна иммиграции иностранцев в Россию пришлась на девяностые: это были отъявленные авантюристы. Вторая началась в середине нулевых: пришли более уверенные в будущем российском экономики бизнесмены, которые любят планировать. Что вас привело сюда в начале нулевых?— Я приехал в Россию в январе 2001 года. Интереса к самой стране у меня, честно говоря, было больше, чем к самой идее вести тут бизнес. Я работал в одиннадцати странах мира и захотел попробовать что-то новое. Это, конечно, иначе как авантюрой не назовёшь: я приехал в Питер с рюкзаком, билетом в одну сторону на поезд и с одним контактом в телефоне. Поселился в общежитии ФИНЕС на канале Грибоедова, это стоило 12–13 долларов в неделю. Я прожил там полтора года, получая зарплату 200 долларов, после чего поехал в Алма-Ату, куда меня пригласил как раз питерский клиент. Это был мой первый стартап на территории бывшего СССР, компания-импортёр и дистрибьютор вин и крепких напитков люксовых марок. Мы были первыми, и у нас был огромный ассортимент в предложении, поскольку на тот момент все премиум-бренды оказались свободны для контрактов. Это был почти семейный бизнес небольшой французской компании: они открывали страны для таких брендов, как Moet, Hennessy. Потом большие производители перестали с ним сотрудничать, выйдя на рынок напрямую. Но мой босс видел возможности и нанял меня, чтобы я наладил дистрибуцию алкоголя уже менее крупных, зато более дорогих брендов.
— Такие компании приходили в бывшие страны СНГ, потому что они видели, что те уже достигли определённого уровня развития, или потому, что там просто никого не было?
— По обеим причинам. В 2002 году деньги там уже были. Карманы правительства были набиты, и, наконец, появились средства, которые доставались народу. Было очевидно, что начинается большое движение, появляется запрос на премиальные продукты. В Казахстане очень много отмывалось «грязных» денег, строились торговые центры, гостиницы, клубы, люксовые полупритоны, бутики Chanel, Louis Vuitton и так далее. Соответственно, был высокий спрос на хорошие напитки, и мы очень быстро окупились, за полгода взорвали весь бизнес-план. Мы поставляли продукцию в основном семейных винных домов, которые занимались виноделием на протяжении четырёх-пяти поколений. Они более надёжные в делах, чем финансовые группы по типу LVMH. Я до сих пор на связи с этим проектом, и дела там идут хорошо.
— После этого вы уехали на Урал и открыли там рекрутинговое агентство. Не самый популярный у иностранцев регион, как вы там оказались?
— Там ведь очень хорошо развита промышленность, с тех пор, как во время Второй мировой войны туда перенесли машиностроительные заводы. Я в тот момент был свободен для предложений и обратился во французское агентство BrainPower в поисках вакансии. Выяснилось, что они как раз искали человека, чтобы открыть своё отделение на Урале, и наняли меня. Мы были единственной иностранной рекрутинговой компанией, местные нам очень доверяли, в особенности в том, чтобы нанять сотрудников, владеющих иностранными языками.
— Всё-таки француз во главе кадрового агентства в России — идея довольно смелая. Нам ведь кажется, что у нас разные системы ценностей, у вас одно представление о качестве работы, у нас — другое. Легко ли вести было диалог с представителями других культур?
— У меня вот какое ви`дение: я — гость России. Я тут уже довольно давно, у меня вид на жительство, двое детей здесь родились, но я всё равно гость. Поэтому это я должен адаптироваться. Есть иностранцы, которые приходят и считают, что все должны говорить на английском, потому что как это так — не знать английского. Я считаю, что это я должен разговаривать на русском, изучать и пытаться понять местный менталитет. Это не означает, что я стану полурусским, хотя что-то я точно перенял от вашей культуры. Но в глубине человек не меняется: в какой стране он прожил свои первые двадцать лет, та и будет главной в его менталитете. Это очень хорошо заметно по советским товарищам. Их совершенно невозможно изменить, они уже окончательно отформатированы. Но, работая в России, я вижу движение менталитета: он меняется. Особенно это заметно по молодёжи: одни росли в советское время, застали комсомол и пионерию, другой тип — те, кто рос в ельцинскую эпоху, и третий — это те, чья молодость проходит сейчас. Между ними огромные различия в менталитете, поступках. Это носители разных культур: то, что у них в голове — это совсем не то, что было у их родителей.
«Дух страны меняется»
— Но это же в принципе нормально: все родители отличаются от своих детей.— Да, но разница обычно не так ощутима, между моим дедом и отцом она едва различима. Между мной и моим отцом она больше, но всё же она невелика. Мой отец в жизни не прикасался к компьютеру, я им владею, потому что это рабочий инструмент, но дальше я не пойду, у меня никогда не будет «айпэда», планшета, «айпода»… я даже и знать не хочу, что это такое! Но самая большая разница — не в устройствах, которыми пользуется человек, а в голове. И на уровне философии жизни в России произошли огромные изменения. Молодёжь сегодня иначе принимает жизнь, смотрит на свою страну. Меняется дух страны.
— Вы судите об этом по протестному движению, которое набрало силу и получило голос в последние два года?
— Я говорю о любой молодёжи, не только либеральной. Давайте посмотрим на дух советского человека: это человек, который всю жизнь под контролем, ни шага в сторону он сделать не может. А у молодых таких рамок нет, и именно это отличает их от старшего поколения: у них и возможности другие. Сегодня ответственность за воспитание в гораздо большей степени ложится на родителей, чем раньше, и качество человека, его возможности, определяется теми рамками, которые они задают.
— Советские родители не могут задать широких рамок, вы же сами их видели.
— Да, сегодня они, к сожалению, слабы, они балуют своих детей, и это касается не только «золотой» молодёжи. Они не общаются со своими детьми, не говорят о жизни, нет культуры глубоких разговоров с детьми. Дети живут своей жизнью, независимо от них. Они могут просто поменять родителей, потому что для них мама с папой — это те, у которых можно попросить деньги.
— Но у родителей произошёл слом системы ценностей, что они могут передать детям?
— Да, но не у всех, и есть огромная разница между детьми тех родителей, которые сохранили свои ценности, или смогли создать новые, и теми, кто этого не сделал. И через несколько лет поколение тоже будет другим: в России менталитет поколения меняется всего за 5–10 лет. Советские люди из Владивостока и из Ростова будут похожи в своих суждениях о стране, мире, в своих надеждах. А молодёжь уже различается. Если бы я сегодня работал в рекрутинге, я бы обращал внимание на происхождение человека: какая у него семья, круг друзей. Сегодня это важный момент, потому что если человек верит только в кремниевые транзисторы и вся его жизнь подчинена поиску развлечений, каким он будет сотрудником? У него нет целей, он ни белый, ни чёрный, он прозрачный и в его сердце нет идеалов. Раньше мне не надо было это проверять, это всё было одинаковым.
Главный упрёк, который у меня есть к Ельцину, — в том, что он не позаботился о том, чтобы заменить коммунистические идеалы на что-то другое. Народу надо дать стену, на которую можно опереться, а без стены люди будут валяться на земле. Если не держать народ в руках, не предлагать хотя бы новые ценности, то люди будут склонны искать способы расслабиться либо искать идеалы в пропаганде других стран.
— Но вам не кажется, что довольно трудно предлагать новые духовные ценности в стране, где у большинства населения не удовлетворены даже базовые потребности в жилье, пище, работе, дорогах?
— Главное, что для этого нужно, это общение: и я вижу такие попытки, когда ваш президент общается с народом. Такие сеансы связи очень позитивно влияют на духовный настрой. У нас на такие вещи никто не отважится: наши руководители просто паразиты системы, они сами ничего не решают. Это просто актёры. В Евросоюзе сегодня как раз происходит развал жизненных ценностей, моральный закат. Это не всем заметно издалека, но это есть. В этом огромную роль играют деньги, ставшие главной ценностью. В России же, если смотреть, с чего всё начиналось в девяностые, изменения очень позитивные, за двадцать с лишним лет здесь прошли немаленький путь. Я могу говорить про Францию, которую я хорошо знаю: сегодня люди начинают терять то, что имели, свои дома, свою работу, свои машины, потому что они оказались обмануты банками. У нас высокий уровень безработицы, и наступает закат. А в России — рассвет. Русские всегда думают, что жить здесь тяжело, у них всё плохо, они несчастные. Но на самом деле они просто не знают реального положения вещей на Западе.
«России бояться нечего»
— Давайте пройдёмся по основным проблемам, которые традиционно считаются непреодолимым или трудно преодолимым препятствием для ведения бизнеса в России. Во-первых, высокие налоги: действительно ли они настолько высоки, что это губительно для развивающейся компании?— Нет, что вы. Здесь я как физлицо плачу 13 процентов. Во Франции ставка гибкая: чем выше доход, тем выше налог. Если вы хорошо работали, создали успешную компанию, и заработали 500 тысяч евро за год, вы отдадите государству до 75 процентов. Это не налоги, это воровство, бандитизм, и никакими другим словами это не назовёшь. Вас наказывают за то, что вы лучше и умнее других. А у нас такие люди — это не бандиты, не олигархи, это честные бизнесмены. Что касается налогов с компаний, то они тоже высоки, и в ближайшее время, видимо, будут повышаться, так как экономическая ситуация ухудшается. Во Франции хороший бизнес — это когда у вас есть 5 процентов в год от оборота. В России нормальный показатель — 15 процентов и выше.
— Разве такие налоги не дают больше социальной защищённости? Разве они не прозрачны для налогоплательщиков?
— Конечно, сегодня, если вы бедный и больной, то лучше быть во Франции. Но у соцзащиты во Франции есть другая сторона: если посмотреть на тренды социальной политики в Европе, то видно, что она является наследием поколения, выросшего после Второй мировой войны. Это «золотая» молодёжь во всех смыслах: им всё давалось легко, было много свободы, они не знали безработицы, не знали забот. И они создали себе условия, соответствовавшие той экономической ситуации. Но сегодня сохранять такие условия невозможно, и платить за них будут их дети и внуки. Поколение паразитов, порождённое революцией 1968 года, руководит сегодня страной. Это вообще поколение дьявола, они всё испортили, оставляя нам одни только долги. Их все ненавидят, но они занимают все посты и создали правила и законы под себя, включая социальную политику. Почему мы бесплатно лечим выходцев из Африки? Потому что они думают, что так завещал гуманист Жан-Жак Руссо, поэтому так надо поступать.
— Зато здесь есть такая проблема, как дорогие кредиты. Они приводят к замкнутому кругу: чтобы развиваться, компании нужны заёмные средства, но чтобы получить заёмные средства по доступной цене, компания должна быть развитой. Пользовались ли вы как руководитель бизнеса кредитными средствами и как оцениваете их доступность?
— Да, это большая проблема. Банки нервничают и боятся снижать ставки. Это, к сожалению, способствует криминализации бизнеса, люди ищут пути обмана, способы перехитрить государство, ведут «серую» бухгалтерию. Я думаю, что если бы ставки были бы до 5 процентов на короткие кредиты и, быть может, 10 — на длинные, то это бы успокоило бы и банки, и бизнес.
— Считается, что в России невыгодно иметь успешный бизнес, по крайней мере, публично об этом заявлять: обязательно придут бандиты или чиновники и будут этот бизнес отбирать либо требовать заплатить за разрешения, лицензии и так далее. Сталкивались ли вы с рейдерством?
— В России я сам с этим не сталкивался. Но когда я работал в Казахстане, то последние полгода мне пришлось спасать нашу компанию, потому что её отобрали бандиты. В алкогольном бизнесе это распространённое явление.
— Даже у иностранцев можно отобрать бизнес?
— Это просто: меня ждали утром в офисе и сообщили, что всё наше теперь принадлежит им. Меня за деньги поместили в «чёрный список», и мне пришлось покинуть страну через неделю. И мы не получили никакой помощи от государства. Посол Франции показал себя абсолютно бесполезным и некомпетентным человеком, адвокаты тоже ничем не помогли. Пришлось договариваться с человеком покруче. У меня были нормальные контакты с бизнесменом из семьи Назарбаевых: он занимается пилотажем, любит посещать салон «Ле Бурже». А я же бывший военный, вертолётчик, так что мы летали вместе, и я обратился к нему за помощью. И взамен другой помощи в продвижении его бизнеса в Европе он вернул нам компанию. Он зашёл в нужную дверь, потом стукнул по столу, и нам вернули всё. Кроме немалого количество бутылок Camus 15-летней выдержки, которые они уже выпили, конечно, к тому времени!
В России же это зависит от размеров вашего бизнеса и того, насколько вы мешаете другим игрокам на рынке. Я знаю, что рейдеры есть, но эта проблема не стоит так остро, как раньше. Сегодня бизнес стал более смелым, а силовики всё больше стали заниматься своими прямыми обязанностями. На самом деле очень многое зависит от поведения самого бизнесмена. Если он ведёт дела «в чёрную», если он не публичный человек, прячется, если политика развития бизнеса непонятна, о нём ничего не пишут, то это явно будет цель для атаки. Если, когда бизнесмену было 20 лет, он смотрел фильм «Бумер» и думал, что в нём показан идеал «мужика», и он сам будет выглядеть и вести себя как бандит (даже если просто для вида), то вероятность, что бандиты на него наедут, сильно выше. Они будут думать, что это кто-то из их среды, но не сотрудничает с ними. Они его накажут за то, что он выставляет себя бандитом, когда на самом деле он никто среди воров в законе.
— Что, и силовики вас не беспокоят?
— Я думаю, что с ними просто надо сотрудничать. Меня, например, очень хорошо знает ФСБ. Я, как только приехал в Россию, сам пошёл с ними знакомиться, потому что я бывший военный, разведчик. Я не хотел проблем, и они всё это прекрасно поняли. Я не говорю, что каждый русский должен познакомиться с ФСБ, но надо понимать, что там есть люди, которые отвечают за каждый район города, мне кажется, бизнесменам надо знать, кто отвечает за их работу.
— Трудно ли вам вести диалог с российскими промышленниками, говоря о сотрудничестве, о заключении контрактов? Какие аргументы их убеждают?
— Они, как и все промышленники в мире, хотят иметь финансовую выгоду. Кроме того, для них важны вопросы применимости этого материала на том оборудовании, которое у них установлено. А третий фактор — это стабильность поставок, ведь им нужны бесперебойные поставки огромных партий продукции. Промышленники, владельцы бизнеса, нацелены прежде всего на то, чтобы получать товар или услугу как можно лучшего качества по как можно меньшей цене. Так что в этом смысле они ничем от западных коллег не отличаются.
— Ещё несколько лет назад темпы роста экономики были 6–7 процентов в год. В этом году прогноз был снижен до 2,5–2,7 процента. Это влияет на плановые показатели? Насколько для иностранных инвесторов принципиально, чтобы промышленность росла высокими темпами?
— В Европе объёмы роста производства ещё меньше либо даже отрицательные, так что на этом фоне российский завод находится в хороших условиях. Россия — страна с подвижной экономикой, конечно, но в стратегической перспективе я не вижу здесь повода для серьёзного кризиса. Мы видим, что, несмотря на мировой экономический кризис, Россия устояла. Здесь люди умеют быстро изменить тактику потребления, сократить расходы на что-то. Конечно, сейчас, когда есть деньги, они покупают «лексусы». Но если станет меньше денег, они продадут «лексусы» и вернутся на свой огород, где будут выращивать картошку. Кризис пройдёт, а они выживут. Вот Евросоюз, по моему мнению, кризиса не выдержит: вопрос только в том, на сколько кусков он разорвётся. А в России бояться нечего. Мне нравится такая способность к выживанию: потеряв всё, вы идёте обратно к истине и простоте. Мечта для Редьярда Киплинга! Здесь, в России, бизнесмен, который всё потерял, не покончит жизнь самоубийством, вернётся к статусу человека и от сохи начинает строить заново! Если он достоин, то найдёт себя или Бога. А я тоже человек этого склада: чтобы жить, мне только нужны рюкзак, хорошие ботинки и нож.
— Одни говорят, что Россия — это страна больших рисков, другие, что это страна больших возможностей. Какие основные возможности и риски вы видите здесь?
— А чем риски отличаются от возможностей? Если серьёзно, то возможности здесь большие. Как говорили советские партработники: «У нас всё есть». У вас и правда всё есть: территория, здоровое, активное население, хорошо образованные люди. Политическая ситуация здесь стабильная, есть сильная армия, с которой никто не захочет связываться. Мы вот уже пробовали, нам хватило, немцы тоже снова не пойдут. Такие примеры — урок для всего мира. Возможности огромные, я не вижу им пределов.
