Поделиться
Это страшное слово ещё не прозвучало из уст официальных лиц, но из опубликованных Росстатом итогов прошлого года всё и так ясно. Стагфляция, призраком которой так долго пугали алармисты, уже у нас на дворе. Или всё-таки есть какое-то другое название для состояния экономики с годовым ростом ВВП в пределах статпогрешности и официальной инфляцией под 12%? При этом все прекрасно понимают: реальный уровень инфляции значительно выше, поскольку цены на товары первой необходимости в конце прошлого года росли чуть ли не каждый день — и продолжают расти.
Оптимисты говорят: пережили кризис в 98-м — переживём и этот. В том, что это произойдёт, сомнений, в общем, нет — вопрос в результатах «на выходе». В 98-м после падения курса рубля немедленное повышение цен на импортные товары через несколько месяцев перекинулось и на отечественную продукцию, но одновременно в экономике началась фаза быстрого роста. Однако сейчас на повторение этого сценария рассчитывать явно не приходится — слишком уж иные условия «на входе», от денежно-кредитной политики ЦБ до внешней конъюнктуры. Поэтому есть все основания верить недавним словам вице-премьера Шувалова о том, что «мы входим в более затяжной и сложный кризис» .
Для регионов специфика этого кризиса будет, похоже, определяться тем, что у них осталось совсем немного инструментов влияния на ситуацию. В самом деле, как отдельно взятый регион может подействовать на курс рубля или ключевую ставку ЦБ, от которой, в конечном итоге, зависит стоимость заёмных средств для предприятий и инвестиционных проектов на конкретной территории? Или как регион может финансировать развитие инфраструктуры для бизнеса, если над его бюджетом дамокловым мечом висят майские указы президента? А ведь многие субъекты федерации, в том числе на юге России, ещё и критически нарастили дефицит бюджета и объём госдолга.
Короче говоря, именно регионы — и персонально их руководители — сейчас оказались в самой непростой ситуации. Это во время предыдущего кризиса, в 2008–2009 годах, у государства было достаточно средств, чтобы залить его деньгами, в том числе на нужды развития субъектов (например, через Инвестфонд РФ или федеральные целевые программы). Однако недавно опубликованный антикризисный план правительства даёт совершенно определённый ответ на вопрос о нынешних приоритетах: триллион рублей достанется банкам на нужды докапитализации и только жалкие в сравнении с этой суммой 20 млрд рублей пойдут на поддержку промышленности. Регионам же дано право сокращать налоговую нагрузку, но с учётом долгов и дыр в их бюджетах это выглядит сомнительным удовольствием: выпадающие доходы всё равно придётся чем-то компенсировать.
Развивая сравнение с прошлым кризисом, следует заметить, что южные регионы сейчас оказались в объективно худшей ситуации, чем тогда. Пять лет назад ещё вовсю шла олимпийская стройка, эффект которой ощущался далеко за пределами Сочи, стартовали крупные проекты в нефтегазовой отрасли, был большой запас платёжеспособного спроса в сфере жилищного строительства, имелось множество пустых ниш в сетевой рознице и так далее. Очевидно, что с тех пор южная экономика значительно изменилась, обрела больший запас прочности, однако и вызовы нового кризиса куда более серьёзны. «Палочки-выручалочки» в виде Олимпиады больше нет, чемпионат мира по футболу — проект не настолько масштабный. Эффективный спрос в сфере недвижимости в целом насыщен и не может существенно расширяться без роста реальных доходов населения. Форматная розница добралась практически повсюду. И даже надежда на спасительное сельское хозяйство не выглядит убедительно — аграрии, как оказалось, тоже сильно зависят от валютных рисков. Всё это говорит о том, что вопрос о новых драйверах роста региональной экономики остаётся открытым, и отвечать на него можно только в постоянном диалоге власти с бизнесом. Иначе стагфляция из непривычного пока состояния может стать рутинной реальностью.
