Поделиться
Десять лет назад, когда музыканты переехали в Москву, это выглядело совершенно логичным решением: в Ростове «Абвиотура» тогда имела репутацию рок-группы номер один, поэтому дальнейших сценариев было два — либо почивать на лаврах, либо пробиваться на более высокий уровень. Последнюю задачу группа с успехом решила, став одним из постоянных участников многих российских музыкальных фестивалей.
Музыка и тексты «Абвиотуры», густо замешанные на этнических мотивах, — одно из наиболее самобытных явлений отечественной независимой сцены. Наверное, для самих музыкантов прозвучит лестью сравнение с такими звёздами, как SystemofaDown и Soulfly, но материал последних альбомов «Абвиотуры» звучит на уровне, который можно назвать мировым. Возможно, для дальнейшего шага вперёд не хватает лишь более активного продвижения.
Музыка негероической эпохи
— На последнем ростовском концерте можно было встретить немало людей, которые приходили вас послушать ещё до того, как вы уехали в Москву. Зритель растёт вместе с вашей музыкой?Лапыгин :
— Он стареет вместе с нами. Нам же в этом году уже двадцать лет — только об этом нигде не говори, нам же ещё с девушками знакомиться надо.
Коробейников :
— Да, внешностью мы ещё немного можем обманывать. Конечно, на концерты приходит много наших ровесников, в том числе тех, кто приходил и двадцать лет назад. Но и молодёжи немало.
— Вы уехали из Ростова в Москву больше десяти лет назад, и за это время музыка, даже с точки зрения обычного слушателя, очень сильно изменилась — точнее, изменились те каналы, по которым она добирается до аудитории. Для вас важно как-то осознавать эти изменения и двигаться с ними в ногу?
Коробейников:
— Ситуация в музыке меняется настолько быстро, что мы можем говорить только о «здесь и сейчас», а через месяц всё будет совершенно по-другому. Моё личное ощущение музыки было совершенно разным два года назад и сегодня.
Шеремет :
— Мне, наоборот, кажется, что в музыке ничего не меняется — она как была, так и есть. Изменился, действительно, способ её донесения — например, компакт-диски фактически умерли, хотя клубы и фестивали по-прежнему существуют.
Лапыгин:
— Музыка действительно перестала быть тем, чем она была 10–20 лет назад — она стала более утилитарной, каким-то продуктом. Музыка утратила свою сакральность и революционность, сегодня есть другие герои времени, которые привлекают к себе внимание совершенно другими средствами. Павел Дуров, например.
— Как всё это повлияло на ваше творчество?
Лапыгин:
— Какие-то выводы приходится делать и как-то корректировать себя.
Коробейников:
— Мы не в бизнесе, по большому счёту, нам всё равно — мы занимаемся тем, чем занимались. Но раньше каждое музыкальное направление существовало само по себе, а теперь они встретились в едином информационном пространстве — одним кликом мыши сейчас можно получить всё лучшее в любом стиле или направлении. Всё хорошее, что было в музыке, столкнулось между собой, и что из этого родится, совершенно непонятно — мне кажется, в музыке грядёт что-то вроде «большого взрыва», из которого получилась Вселенная. Мы все сейчас находимся в концентрированном состоянии какого-то первичного бульона. Насыщенность хорошей музыкой стала гораздо выше, несмотря на то, что музыка в самом деле перестала быть чем-то сакральным, объединяющим или побуждающим.
— Интернет сильно изменил мир для вас?
Шеремет:
— Интернет поменял индивидуумов — каждого по отдельности, а это изменило мир. Лет 15 назад на любой фестиваль в Ростове народ валил, потому что надо было получать какие-то эмоции. А сейчас в Ростове можно услышать всё что угодно, и достаточно посмотреть на какую-то группу пять минут в интернете, чтобы понять — пойду или не пойду. Произошло перенасыщение, многие люди перестали общаться в реальной жизни и куда-то ходить.
Лапыгин:
— Растёт целое поколение, которое черпает информацию в электронном виде, и я уверен, что есть немало молодых людей, которые никогда в жизни не слышали живой музыки. Я не раз замечал в Москве, как возле метро стоят какие-то люди, играющие вживую — народ собирается и смотрит, несмотря на то, что играют они чаще всего ужасно. Люди забыли, что ли, что есть живая музыка.
Шеремет:
— А есть же ещё и музыканты, которые пишут как бы живую музыку, с гитарами и барабанами, не зная живых инструментов вообще. Многое из того, что сейчас происходит в музыке, собственно к музыке уже не имеет отношения. Например, что такое дабстеп? Это какая-то клубная культура, нойз, саунд — мне это нравится, я знаю, зачем я это слушаю, но я это воспринимаю уже как нечто другое, а не как музыку. Это примерно как книга и комикс.
— Ещё лет десять назад в музыке существовали вполне узнаваемые направления и стили, а теперь этому мало кто уделяет внимание. Это хорошо для музыкантов, или раньше было лучше, когда существовали, условно, «рок» и «электроника», а внутри них свои подвиды?
Лапыгин:
— Действительно, всё перемешалось, да и мы сами этим занимаемся.
Шеремет:
— Но, с другой стороны, появился достаточно серьёзный пласт групп, которые работают в направлении forwardtoback — например, играют музыку в стиле семидесятых годов.
— Глобализация музыки вас каким-то образом затронула? Вы сейчас себя мыслите в рамках российского музыкального поля или уже за его пределами?
Лапыгин:
— Российское поле тоже очень многообразно. Мне сложно мыслить глобально, потому что основа того, что мы делаем, русскоязычная, мы обращаемся к русскоязычной публике.
Шеремет:
— Российская музыка действительно очень разная. Если взять группы типа «Чайф», это одно, это русский рок, но есть ведь и наши группы, по которым сразу невозможно понять, что это сделано в России. Например, в прошлом году на фестивале «Дикая мята» мы услышали такого исполнителя, как Антон Беляев, и очень удивились, что это наша музыка.
Поделиться
Цена независимости
— Какие российские фестивали сейчас для вас самые интересные?Лапыгин:
— Мне нравилось то, что делали из года в год на фестивале «Дикая мята», я получал большое удовольствие от него. Но в этом году мы в этом фестивале не участвовали.
Коробейников:
— Мы можем оценивать только те фестивали, где были сами, а были мы там, где играли. В «Кубане» и «Роке над Волгой» мы не участвовали, а если говорить о «Нашествии», то нам этот фестиваль не нравится. Там огороженная территория, резервация — как-то не душевно.
— Насколько сложно таким группам, как «Абвиотура», попадать на крупные фестивали? Есть ли здесь, скажем там, определённый входной билет?
Лапыгин:
— Везде всё по-разному. Есть фестивали, куда зовут, а есть такие, куда нужно стучаться — это никто не отменял. Как и личные знакомства — от этого никуда не денешься.
Шеремет:
— В любом случае существует вкусовщина со стороны продюсера фестиваля: если ему не нравится музыка, то будь ты хоть семи пядей во лбу…
— Участие в фестивалях не соблазняет превратиться в стадионную группу?
Лапыгин:
— Это как в анекдоте: у вас есть возможность откладывать деньги? — Возможность есть, денег нет. Сколько бы соблазнов ни было, надо реально смотреть на вещи. Мы можем выйти на стадион хоть сейчас, вопрос в том, сколько людей на него придёт.
— А на иностранные фестивали вы не пробовали пробиться?
Лапыгин:
— Это отдельная большая тема, которой мы планировали заниматься, но потом в силу ряда обстоятельств она ушла на второй план. Единственный иностранный фестиваль, в котором мы на сегодняшний день принимали участие, назывался JetLag и проходил недалеко от Нью-Йорка.
— В интернете есть немало видео с ваших концертных выступлений в разных городах России. Какие из них вам больше всего запомнились?
Лапыгин:
— У нас есть ряд городов, куда мы ездим с большим удовольствием и где нас хорошо принимают, — это Смоленск, Вологда, Архангельск, Белгород, Ростов, Краснодар.
Коробейников:
— Для нас особенное место — это Смоленск. Мы каждый раз удивляемся количеству зрителей, приходящих на концерт. Каждый раз я думаю: никто не придёт, кто нас помнит в этом Смоленске спустя три года? А тут раз — и полный клуб. Ну и ещё много разных историй с этим городом связано.
— Некоторые московские музыканты говорят, что только в провинции ещё остался благодарный и понимающий настоящую музыку слушатель. Вы согласны с этим мнением?
Лапыгин:
— В Москве действительно концертов больше делать вообще не хочется. А в ту же Вологду, Смоленск или Архангельск хочется ехать, потому что там люди и там живая реальность.
Шеремет:
— Есть на самом деле куча таких групп, которые ездят по регионам, а в Москве не играют принципиально, мы здесь не уникальный случай. Хотя у всех хозяев клубов и организаторов фестивалей главный вопрос: сколько вы зарабатываете в Москве? Потому что если группа куда-то выезжает, у неё будет гарантированный сбор, а в столице ещё надо собрать людей. И если ты собрал сто человек в Москве, то в провинции на тебя точно придёт пятьсот.
— В общем, всё говорит о том, что конкуренция в музыкальной среде за последние годы сильно выросла.
Лапыгин:
— Конкуренция усиливается, потому что растёт количество музыкантов. Не может зритель, условно говоря, прокормить 500 групп, не могут все они собирать большие залы. Нужен какой-то пул, который всё время будет звучать с одной радиостанции, проводить один фестиваль, и все будут ходить на эти группы.
— А радиоротация сейчас имеет большую ценность?
Лапыгин:
— Величайшую. Попадание в радиоротацию решает для музыкантов ряд задач автоматически.
Коробейников:
— Например, обеспеченную старость.
— В таком случае нельзя не спросить о коммерческой составляющей деятельности независимых групп — здесь есть какие-то изменения в сравнении с тем, что было пять-десять лет назад?
Коробейников:
— Наша деятельность по-прежнему экономически бессмысленна.
Лапыгин:
— Мы же не коммерческое предприятие.
Шеремет:
— На самом деле это грустная для нас тема, на музыке мы практически ничего не зарабатываем.
Поделиться
Тонкости песнеустройства
— Незадолго до последнего концерта в Ростове вы записали новый альбом «Под Азовом» с донскими казачьими песнями. В ситуации, когда музыка становится всё менее концептуальной, идея выпуска альбомов себя ещё не исчерпала?Лапыгин:
— Это спорный вопрос, над которым мы постоянно думаем, и у нас на этот счёт есть разные мнения. В целом можно сказать, что альбом перестал быть мерилом коммерческой успешности музыки.
Шеремет:
— Моё мнение такое: альбомы умерли, это атавизм. Можно вспомнить, как сделал Гребенщиков с альбомом «Соль». Он выкладывал все треки последовательно, и когда ему задали вопрос, почему он так делает, он ответил: можете не слушать, пока я не соберу весь альбом. Так поступают многие, и ценность альбомов как таковых — это уже для ценителей. Хотя ребята со мной не согласны.
Коробейников:
— Альбомы утратили коммерческую ценность, хотя их культурная, эстетическая ценность, безусловно, сохраняется. Музыканты — это люди, которые хотят что-то сказать этому миру, и если они хотят это сделать в форме альбома, то как им можно это запретить?
— Какова актуальность темы пиратства в связи с развитием интернета? Есть ощущение, что теперь это интересует только таких персонажей, как Никита Михалков.
Лапыгин:
— Почему же — ещё есть Ларс Ульрих (барабанщик Metallica. — «Эксперт ЮГ» ), вот они вдвоём могут этим интересоваться. Мы следим за этой ситуацией, но пока не можем прогнозировать, к чему это всё приведёт. Раньше были ITunes и Amazon, которые продавали цифровой контент, но сейчас их совершенно подвинули стриминговые сервисы типа Zvuk.com, Pandora и прочие, на которых ты покупаешь не конкретную музыку, а просто подписку и возможность слушать что угодно.
Шеремет:
— Сколько там Том Йорк (лидер группы Radiohead. — «Эксперт ЮГ» ) заработал, когда они выложили в сеть новый альбом Radiohead?
Коробейников:
— Ничего они не заработали, это был коммерчески проигрышный ход. Пока ещё традиционные способы заработка у больших звёзд в Европе и Америке работают.
— А такой старый спорный вопрос, как возможность прогресса в искусстве — как на него можно ответить в новых реалиях? И как этот вопрос решается в рамках отдельно взятой группы «Абвиотура»?
Лапыгин:
— Конечно, прогресс есть. Любая система либо обучается, либо деградирует. Нам есть куда расти и чему учиться, друг у друга в том числе.
Коробейников:
— Мы стали гораздо больше разбираться в тонкостях песнеустройства. Раньше мы многое делали наобум — что-то получалось удачно, что-то не очень, а теперь мы понимаем все гармонические и структурные составляющие песни, и здесь есть ещё куда углубляться. Мы растём сначала как слушатели и уже потом как музыканты — во всяком случае, мне хочется на это надеяться.
— Мне как обычному слушателю кажется, что и старые ваши вещи, и новые были примерно на одном уровне, в том смысле, что нравится и то, и другое. Хотя, конечно, лет десять назад не было тех же айпэдов, которые вы сейчас используете в живом выступлении.
Шеремет:
— Я слушаю наши старые песни и понимаю, что именно тогда можно было сделать по-другому, но для этого не было знаний и возможностей, и дело даже не в каких-то айпэдах…
Лапыгин:
— Старые вещи со временем меняются. Однажды я сыграл наши старые песни просто под гитару и понял, что в них ещё есть какие-то интересные пласты, которые можно перенести в то, что мы делаем сейчас.
— За двадцать лет у «Абвиотуры» фактически не менялся исходный состав — это для рок-групп скорее исключение. Не было ли за это время попыток делать сольные проекты?
Коробейников:
— Да, мы одно время каждый по своим каморкам что-то своё делали — думаю, это было хорошим творческим упражнением, и надеюсь, что-то новое из него родится.
Лапыгин:
— Не хотелось бы вдаваться в подробности, но был период, когда у нас были некоторые разногласия. Никто не помышлял завязать со всем, чем мы занимаемся вместе, просто мы действительно по-разному смотрели на творчество, а из этого следует шкала ценностей, которая у каждого своя. Но сейчас мы снова на подъёме в связи с тем, что мы сделали новый альбом, играем концерты.
— Как вы оцениваете нынешний уровень музыкальной критики? Остался ли вообще смысл в этой профессии?
Лапыгин:
— Я считаю, что нынешние музыкальные критики делают очень плохое и неправильное дело. Человек, далёкий от музыки, не может отслушать всё, что производит огромное количество музыкантов, коллективов и лэйблов. Поэтому музыкальный критик, как муравей-разведчик, должен находить что-то интересное и приносить это слушателю, объяснив и рассказав ему, что хорошо, а что плохо. А когда музыкальному критику музыканты приносят пару сотен долларов и просят написать о том, какие они хорошие, это никакого отношения к критике не имеет и сводит её на нет. Читаешь рецензии — оказывается, всё «уникальное» и «потрясающее», «ни с чем не сравнимое». Слушаешь это и думаешь: а где же, собственно, правда? Считай, что это было высказывание в жанре «о наболевшем».
— Может быть, обычному слушателю лучше ориентироваться по непрофессиональным рецензиям в блогах или соцсетях?
Лапыгин:
— Пожалуй, да. Сейчас какие-то официальные издания, где пишут о музыке, читать не стоит, лучше смотреть на то, что обычные люди пишут — это будет честнее и правильнее, чем читать каких-то ангажированных журналистов. В общем, такая ситуация не только в музыке — в кино и литературе то же самое.
Отложенная музыкальная революция
— На московской сцене ещё помнят о вашем ростовском происхождении? Вам нужно этот момент как-то акцентировать или наоборот?Лапыгин:
— Бывали разные ситуации. И когда мы начинали жить в Москве, и когда стали ездить по фестивалям, мы сталкивались с такими забавными вещами: каким-то организаторам фестивалей было важно и интересно, чтобы мы назывались группой из Ростова, а другим надо было подчеркнуть, что мы из Москвы. В общем, мы из нашего происхождения тайны не делаем, и хорошо, что за последние 12 лет люди в Москве хотя бы перестали воспринимать Ростов как маленький украинский городок на границе с Чечнёй.
— Что в первую очередь изменилось в вашей музыке после переезда в Москву?
Лапыгин:
— В Ростове мы могли себе позволить гораздо больше вольностей и непрофессионализма, чем в Москве.
Коробейников:
— Москва — это совсем другое информационное пространство, во всяком случае, тогда было именно так.
— Как вы сейчас оцениваете Ростов с точки зрения музыкальной, да и в целом культурной среды?
Лапыгин:
— Мы не совсем в теме, потому что бываем в Ростове редко. У нас сравнительно недавно был период, когда мы немного выпали из времени и пространства, но сейчас понемногу выбираемся обратно — скоро всё узнаем и расскажем.
Коробейников:
— Чтобы понять, изменился ли Ростов в лучшую сторону, нам надо действительно почаще сюда приезжать. В бытовом плане изменения, конечно, очень заметны. Если когда-то я не мог спокойно ходить через парк Плевена, то сейчас в этом смысле стало гораздо спокойнее.
Шеремет:
— Многое поменялось в хорошую сторону. В своё время в Ростове был единственный клуб «Лила», а сейчас площадок стало гораздо больше. Клуб «Бухарест», в котором мы сыграли юбилейный концерт, — это серьёзный уровень для Ростова.
— Появились ли сейчас здесь какие-то новые интересные музыканты — как сказал Гребенщиков, «молодая шпана, что сотрёт нас с лица земли»?
Шеремет:
— Сейчас и в Ростове, и в других городах очень много новых групп, но они не ставят такие задачи, им не надо собирать стадионы. Никто революцию в музыке уже не делает и никого стирать с лица земли не собирается.
