Виктория Белокобыльская на сборной выставке в галерее «Линии» // Фото: из личного архива
Поделиться
В интервью «Эксперту Юг» Виктория Белокобыльская размышляет о профессиональном пути художника, феномене арт-резиденций в сельской местности, о том, что должно делать государство для культуры и зачем бизнесменам ходить на выставки.
Становление художника происходит в его мастерской
— Давайте начнем с того, как вы себя определяете. Кто вы по жизни?— Я себя, конечно, определяю как художник. Я хотела быть художником с самого детства и направляла все ресурсы на развитие. Был период, когда я искусством не занималась, лет пять, но это только помогло мне понять, что только им я должна заниматься. Есть люди, которые могут работать где угодно, и это абсолютно нормально. Но есть те, кто должен заниматься только чем-то определенным. И если они идут во что-то другое, они несчастны. Когда ты отдаешь себя тому, к чему лежит душа, ты многим жертвуешь, но в целом ты счастливый человек.
— А чем жертвуешь?
— Например, социальным одобрением. Все определяет успех. Если ты румяный, богатый и знаменитый, тебя будут принимать, чем бы ты ни занимался. Но если популярности и денег нет, а ты продолжаешь заниматься, чем хочешь, тебя воспринимают как не совсем адекватного человека.
Поделиться
«Сидит и слушает», 90х123 см, холст, масло, 2018 // Фото: из архива Виктории— Вы говорите, что всю жизнь развивались как художник. Что вы в это вкладываете?
— Образование в первую очередь. Лишь единицы рождаются и талантливыми, и трудолюбивыми — таким образование не требуется. Но в основном человек без образования — дилетант. Дилетантов видно всегда, в каких бы залах они ни выставлялись. Важно овладеть техникой, получить теоретическую базу. Не факт, что ты станешь хорошим художником, но это основа. Еще есть самообразование: художник развивается за счет того, с кем он общается, на кого равняется. И, конечно, становление художника происходит в его мастерской.
Если бы вы лет 15 назад спросили, как я начинаю писать картины, я бы сказала, что долго собираю материалы, выверяю композицию. Сейчас я на другом этапе, это результат моей эволюции. Я не говорю, что уверена в себе на 200%, но искусство уже рождается как бы на автомате. Хотя случайностей я не создаю.
— Для художника важно изучать мир, постоянно получать новые впечатления?
— Художник должен быть открытым всему, потому что иначе он остановится в развитии и не создаст ничего хорошего. Если ты открыт миру, ты можешь взглянуть на любое событие, на любой процесс, на любую даже жизненную ситуацию со стороны и найти выход. Нет красок — пойдешь рисовать мелом, а если и мела нет — строить замки из песка. Мышление настоящих художников работает очень быстро, они начинают чувствовать новые веяния гораздо раньше, чем все остальные.
Контекст современного искусства
— Каким вы видите состояние современного искусства? В нем много таких художников, настоящих?— Прежде всего, нужно разделять мировое современное искусство и российское. На Западе давным-давно прошли то, что проходят сейчас у нас. В России есть хорошие современные художники, разного возраста, но в массе это что-то непонятное. У них много амбиций, претензий к миру, продвижению, но уровень образования и мастерства низковат. Многие считают, что они чуть ли не каждый день открывают Америку. Они активные, тут их никак не упрекнуть, но мало кто понимает, что происходило даже не в древнем искусстве, а в 50-е, 60-е. Я чувствую, что не принадлежу ни к молодым, ни к старым: одни ничего не делают, ходят бедные в сандалиях с носками, другие — чересчур крутые.
Все решит время. В США и Европе этап переизобретения велосипеда прошел, там много художников, на которых можно ориентироваться. Я организовывала, например, цикл лекций о Дэвиде Хокни. Поразительная личность, в зрелом возрасте осилил цифровое искусство. Я была в восторге, когда он заявился в желтых кроксах и показал всему миру, какой он свободный. [В ноябре 2022 года 85-летний Хокни пришел на прием в Букингемский дворец в желтых сабо культового бренда Crocs. — Прим. ред.].
— Хулиганский жест. Кто вам еще нравится?
— Яеи Кусама. Она прошла тяжелый путь. Дело даже не в ее заболевании [самая богатая в мире художница болеет шизофренией. — Прим. ред.]. Она всю жизнь отдала искусству и сделала все, чтобы пробиться, несмотря на ксенофобию по отношению к людям небелой расы, к женщинам. Другой бы просто плюнул на ее месте, а она продолжала, хотя долго ничего не получалось. Кусама вдохновляет меня не сдаваться. У меня вот нет возможности обустроить светлую и просторную мастерскую, я сижу в полуподвале. Но это не значит, что я должна остановиться.
Конечно, мне близка Марина Абрамович. Я занимаюсь йогой, а она использует в своем творчестве медитативные практики. Когда я узнала об этом, ее искусство стало для меня глубже. Это не просто акт, это огромная работа над собой. Есть искусство, которое связано с политикой, а у нее искусство, связанное с законами мироздания.
— Кусама, Абрамович — они не могут не заниматься искусством. По-вашему, художниками рождаются?
— Да, как и нейрохирургами, учеными, Бродскими. Ты не выбираешь. В школе я уже активно рисовала, и мне не кайф было заниматься, скажем, математикой. Учительница Нина Ивановна говорила: «Вот ты, Вика, думаешь, что художницей станешь, а потом ситуация изменится, ты все бросишь и захочешь быть кем-то другим». Так и не захотела. С одной стороны, это благо, мне многие завидуют, потому что я всегда знала, чем мне заниматься. С другой стороны, я никому не желаю жить так, как живу я, как живут многие другие художники. Просто я никогда не буду успешна в другом деле, или мне придется приложить в пять раз больше усилий.
Поделиться
Фото: Дилара ДаутоваКак развивалась арт-резиденция в Новониколаевке
— Как вы с мужем пришли к идее создать творческое пространство под открытым небом в Новониколаевке? Я читала, что ваш муж случайно получил там участок земли. Но ведь можно было просто построить дачу с баней. Почему арт-резиденция, выставки?— У меня в жизни все происходит по какой-то нужде. Закончив худграф, я была в растерянности, потому что понимала, что не хочу постоянно писать пейзажи, а перспектива была как будто только такая. Поработала в офисе, вернулась на худграф. На худграфе обстановка тоже была нетворческая, это обычное заведение, куда люди ходят на работу.
В один момент подруга прислала из Питера фото мозаики из мастерской ее подруги. Как только я увидела эту мозаику, я поняла, что должна ею заниматься. Но какая мозаика в Ростове? Советская? Стала искать. Знакомый подсказал, что есть мастерская монументального искусства у Абрамова, они там и мозаику делали, и витражи. Масштабное производство, помещения, коллектив. Потом случился кризис, все стало разваливаться. Мы уже успели пожениться. Встал вопрос, что со всем этим делать. У Миши был участок, он сказал, что надо свезти все производство туда, в ангар. Построили микродом, чтобы были условия для работы. Потом почувствовали все прелести. В мастерской я не могу писать маслом, потому что жилой дом, людям пахнет. А там — хоть сварка, хоть цемент.
Однажды на Мишин день рождения я предложила организовать выставку для друзей, огромная же территория. Расставили картины в поле, приглашения разослали. Приехало около 40 человек. Мы решили продолжить эксперименты.
— И как все дальше развивалось?
Большое достоинство — нам не приходится оговаривать, что мы будем выставлять. В Ростове очень мало галерей, у всех свои ограничения. Скульптуры Абрамова просто физически не поставить. В поле ты делаешь что хочешь, работаешь с любыми размерами.
— Больше пространства, физического и творческого, поэтому набирают популярность арт-резиденции в сельской местности?
— Да, но не только. Люди по-другому взаимодействуют с искусством в этой среде. Одно дело — когда приходишь на выставку в помещении: там нечего делать, посмотрел раз, два, три, развернулся и ушел. А на природе можно находиться рядом с объектом очень долго.
Я в детстве смотрела фильм, где мальчик пошел в луна-парк с игровыми автоматами. Для меня это воспоминание связано с мечтой, замиранием духа: все мигает, происходит какое-то чудо. На одной из выставок в селе у нас были световые инсталляции. Стояли Мишины кинетические скульптуры, Олег Потий их подсветил. И вот вечер, поле, ветер, разноцветные лампочки, крутящиеся скульптуры, мои картины, звуки. Я смотрю и думаю: «Господи, какое счастье. Я сама себе могу создать картинку из фильма своего детства. Я создала это поле».
Для последней выставки я нашла старую дверь и оконную раму, покрасила их в ядерно-розовый цвет и оббила розовым боа. Положила на траву лист железа, чтобы трава под ним не росла. Через месяц-полтора убрала железо, и получился квадрат с дверью и окном, стены и пол из травы. Олег Потий тоже подсветил. И снова вечер, снова дует ветер. Софиты, боа на раме шевелится. Люди заходят в дверь и начинают в «комнате» разговаривать. Я тогда чувствовала, что создала кино. Временное, но кино. Во всех этих арт-парках рождается волшебство. Неважно, что там выставляется: любой предмет клади на траву, и он по-другому будет смотреться. С нетерпением жду, что случится в этом году.
Поделиться
Фото: из архива ВикторииДети все воспринимают по-другому
— Очень вдохновляет и то, что вы делаете с детьми. Как у вас появились детские занятия?— У меня педагогическое образование после худграфа. Разница, кстати, очень заметна, когда человек ведет занятия без образования и когда с ним. В университете закладывают в голову структуру, и это позволяет давать хорошие результаты. Когда начался бум детских мастер-классов, мне все казалось однообразным и неинтересным. Дети уже совершенно другие, они все воспринимают по-другому, а им рассказывают древнюю скукоту. В 2016 году я попала на лекцию в «Лига Парке», мне очень понравилось. Я пошла к администраторам и предложила сотрудничать. Они дали помещение, помогли набрать детей. С тех пор провожу занятия то там, то сям, сейчас они идут в «Линиях».
Рисование, как и математика или музыка, — развитие. Необязательно становиться художником, если ты ходил на занятия. Сам навык может никогда не пригодиться, но он развивает мышление, а это очень важно для жизни. Я показываю детям, как разнообразен мир, сколько существует техник, материалов, художников. Я хочу, чтобы у них было творческое мышление, которое помогает коммуницировать, выходить из сложных ситуаций, все принимать и не осуждать, иметь свое мнение. Чтобы они росли образованными и свободными людьми. И как раз появилось поколение родителей, которые путешествовали, видели разное искусство. Они не просят сидеть с ребенком и помогать ему ровно что-то обводить.
— У вас есть занятия и для взрослых?
— Да, я начала, родители мне говорили, что они тоже хотят, как дети. Детей водят всегда, а взрослые на себя меньше тратят времени, все какие-то дела. Когда «Макаронка» стала превращаться в «Линии», я притормозила. И пока не возобновила, думаю над форматом.
Кто-то из тех, кто приходит, рисует дома и не может использовать вонючие краски. Я даю им материалы и пространство, где они свободны в своем творчестве. Кому-то не хочется просто делать зарисовки или натюрморты, они знают, что в мире есть другое искусство. Не может быть, что все дураки, если говорят на мусорную инсталляцию, что это шедевр. Надо разобраться. Я не теоретик искусства, но могу рассказать в общих чертах и показать на практике.
«Прошел этап, когда все сидели в кафе, фотографировались и были счастливы»
— Какие ценности вы несете в общество?— Для меня важно, чтобы человек был свободен. Чтобы он выбирал, чем ему заниматься, о чем думать, что носить, каких взглядов придерживаться. Чтобы анализировал, что происходит вокруг него. Тебе что-то говорят, а ты можешь сам для себя определить, верно ли это. Ты всегда допускаешь, что у тебя может быть собственное мнение, и если оно расходится с чужим, это не значит, что ты не прав. Человек счастливее, когда он тот, кто он есть, а не когда ему навязывают модель мыслей и поведения. Все, что я делаю, — об этом.
На протяжении всей жизни я сталкиваюсь с осуждением, с ощущением, что я не такая, как все. У меня тоже есть страхи, особенно много их было на первых порах: мне казалось, что меня осудят. Но однажды я попросила Мишу дать подсказку по какой-то картине, а он сказал: «Да делай просто, что хочется». И действительно: я работаю не на заказ, почему не делать то, что хочется? Я привыкла не сразу, стать свободным — длительный тяжелый процесс. Но если бы я подавляла себя, я бы заболела, может быть, даже умерла. Я многому учусь у детей, но в особенности — тому, как они искренни и свободны, и в творчестве, и в поведении.
Поделиться
В мастерской Виктории // Фото: Дилара ДаутоваМногие люди не понимают, в какой яме они находятся. Яме ужасных отношений, ужасной работы. Оговорюсь, большинство будет ходить на работу по графику и прекрасно себя чувствовать. Но кому-то этого мало, кто-то от этого несчастлив. Они боятся допустить, что может быть по-другому. А я показываю, что может. Людей обманывают, когда говорят, мол, можно только вот так, а не иначе.
— Аудитория, на которую вы работаете, готова к этой свободе?
— Лет пять назад не было, наверное, ни одного человека, которому бы нравились мои работы. Они не красивенькие, на стену не повесишь, они и не мудреные. Когда коллекционер Александр Стрелецкий сказал, что хочет мою работу купить себе на день рождения, я даже не поверила. А потом стали появляться еще люди. Их мало, конечно, но, мне кажется, становится все больше. Они готовы принимать и понимать. Кто-то не готов, моя мама спрашивает: «Доченька, что же ты такие страшные работы рисуешь?» Я отношусь к этому спокойно. Я знаю, кто я, что я делаю, куда хочу идти дальше. Есть художники, которым нравится писать донские пейзажи, и дай Бог, чтобы они зарабатывали. Всему есть место, я нахожусь на своем.
— Вам приходится объяснять, что вы делаете? Это надоедает?
— Раньше мне казалось, что ничего не надо объяснять, люди либо понимают, либо не понимают. Лично мне настолько интересно искусство само по себе, что уже не важно, что изображено, какой заложен смысл. Я просто смотрю и понимаю, уровень или не уровень. Но ведь есть новички, они тоже хотят приобщиться, просто не знают как. И все, что они могут спросить, — как называется картина, как она появилась. Они хотят проассоциировать жизненные переживания с тем, что им показывает художник, и сейчас я с удовольствием помогаю.
Вот я не разбираюсь в балете: красиво, и что дальше? Но если мне расскажет балерина, какая там невероятная техника, как это ставилось, я буду в восторге. Естественно, во многом искусство воспринимается интуитивно, оно действует на подсознание, но полноценно его понять без образования невозможно.
— А зачем что-то понимать, зачем идти на балет? Если брать, например, деловую аудиторию «Эксперта Юг», ради чего бизнесмену отрываться от процессов внутри его компании и идти на выставку?
— Человек гораздо сложнее, чем сходить в туалет и одеться. Все-таки он творец, в широком смысле слова, и все, что мы имеем, мы имеем благодаря творчеству. Искусство развивает восприятие, наполняет повседневную жизнь. Прошел этап, когда все сидели в кафе, фотографировались и были счастливы. Сейчас можно в любое время пойти в кафе, и это уже не интересно. Материальное состояние чуть улучшилось, можно идти дальше.
Если я просто буду рассказывать, как я влюбилась, какие у меня сильные чувства, вы будете представлять что-то свое из пережитого. Но если я напишу картину, я смогу передать свое восприятие. Это более высокий уровень общения. В учебниках пишут, что искусство — способ познания и освоения мира. Когда мне было 15, я думала, что это про древних людей, которые украшали пещеры. Но теперь понимаю, что речь прежде всего об интеллектуальном и эмоциональном освоении.
Поделиться
Розовое боа рефреном проходит через некоторые картины и собственные фотографии Виктории // Фото: Дилара ДаутоваМесто для развития есть всегда
— Через что можно образовывать людей?— Должно быть больше галерей, микротеатров. Мероприятия должны быть разными: и простыми, и сложными, и совсем мудреными. Насильно человеку не дать образование, должна быть среда.
— А кто должен создавать среду?
— Мы живем в государстве, и этим должны заниматься власти. Они должны создавать доступные культурные институции. В советское время были дома культуры, это хорошее решение. Вот строят новый район, обязательно ставят школу, супермаркет, а можно еще поставить дом культуры. Не всем же хочется лежать на диване.
Как педагог я считаю, что нужно менять школьное образование, вводить больше предметов, связанных с искусством, физкультурой, всесторонним развитием, и на достаточно серьезном уровне. К садикам у меня претензий особо нет, но школьная система должна уделять больше времени тому, что говорят ученые, та же Татьяна Черниговская.
Еще создавать среду должны богатые люди. К сожалению, те, у кого в России много денег, стали богатыми только-только, в 90-е. У них нет культуры коллекционерства, меценатства. Она развивалась бы, не будь советского периода. Она развивалась бы и сейчас, не будь стольких потрясений. Я уверена, что искусство помогает почувствовать принадлежность к определенному слою лучше, чем дома и машины. Если ты содержишь театр, если собираешь картины, ты принадлежишь к чему-то большему, элитарному. Когда расширится круг тех, кто интересуется искусством, добавится и история с куплей-продажей за большие деньги.
— Вам кажется, это будет естественный процесс?
— Да, когда-то наша страна к этому придет. Но сейчас люди искусства у нас несчастны, потому что лишены поддержки рынка.
— Возвращаясь к власти, зачем государству развивать культуру?
— Благодаря культуре можно внедрять любые ценности: и плохие, и хорошие, говоря по-детски. Это средство манипуляции, если в прикладном смысле. А вообще, без культуры не может быть полноценной жизни как человека, так и государства.
— Мне кажется, для России актуально скорее первое. Если из таких позиций развивать культуру, она же будет ангажированной? Или яркое, действительно современное тоже будет это все использовать и пробиваться?
— Конечно, будет пробиваться. Мы не в Северной Корее. Посмотрите документальный фильм «Война искусств». Люди так долго, поколениями, находились в жесткой изоляции, что придумали собственную систему мироздания. У нас такого не было, нет и, я уверена, не будет. В советское время художников высылали из страны, вызывали на допросы в КГБ, но они все равно писали картины, стихи, романы. В Северной Корее это невозможно.
— Как на вас влияет цензура?
— В один момент меня очень раздражали запреты. Но я не хочу отдавать на это всю свою энергию. Был такой художник, Оскар Рабин [сооснователь художественной группы «Лианозово», куда также входили Всеволод Некрасов, Эдуард Лимонов, Игорь Холин, Генрих Сапгир и другие. — Прим. ред.]. В Москве он жил в коммуналке, вокруг вечно свалки какие-то были, безнадега. Его так вставило от окружающей действительности, что он всю жизнь, даже в Париже, создавал мрачные картины, с мусором, то газета вклеена, то рыбий скелет. Я бы так не хотела. Все влияет, но бывают разные периоды. Сейчас весна, цветы, несмотря ни на что. Нужно ценить жизнь, соображать, на что тратишь каждый свой день. Место для развития есть всегда.
— Как, по-вашему, политизированное искусство остается искусством?
— Есть люди, которых реально интересует политика, они не спят и не едят, не ставят елку на Новый год, разговоры у них только об этом. Если тебя действительно задевает, ты можешь творчески осмыслять, но это все же не должно становиться пропагандой. Я лично не хочу, чтобы с помощью моих работ кто-то манипулировал людьми. И всегда видно, когда художник работает ради искусства и когда ради политики. Снова о цензуре — если тебя так сильно беспокоит, что ты не можешь показать какую-то картину, тебя тянет скорее в политику.
— Нужно показывать на своем примере: «Я нормальный человек, не асоциальный. Наоборот, я говорю о ценностях общества, смысле человеческой жизни». Нужна популяризация любого искусства. Пусть люди не просто пишут картины и хотят их продавать, а создают мероприятия, кооперируются. Нас никто не найдет. Это не когда пал железный занавес и к нашим художникам приезжали европейцы, скупали работы, вывозили на выставки в США, Германию.
— О чем вы мечтаете? Как художник, общественный деятель.
— Я мечтаю заниматься тем же, чем занимаюсь, но на другом уровне. Чтобы у меня была большая мастерская, коллеги, которые помогали бы вести больше занятий. Чтобы была возможность продвигать других художников. В Ростове много советских мастерских, забитых очень актуальным искусством, настоящим авангардом. Их и у нас не знают, и за границей, а они подошли бы даже для лучших мировых галерей. Я хотела бы показать, какой у нас уровень. Хотела бы проводить выставки, аукционы, лекции. В Новониколаевке место уже намоленное, но все сделано своими силами, на коленке. Там можно было бы павильон поставить, чтобы работать и летом, и зимой.
— Готовый проект для инвестиций!
— Я буду очень рада, если кто-то встретится. А пока — в таком режиме.
